5 Дым воспоминаний

Это не путеводитель по Стамбулу! Это не книга похвальбы Стамбульским красотам! Пускай да не вводит вас в заблуждение то, что книга раз за разом издается в неподобающих ей туристических сериях. Покупая тур в Турцию, экскурсионный, поглядеть на достопримечательности, или просто собравшись на море — не берите с собой этот фолиант! В нем бесконечное море печали, несовместимое с ожиданиям познать экзотику востока.

Стамбул - город воспоминаний, как двернь в шкафу с платьями мамы в особый личный мир писателя.

 Почему мы думаем, что красота, история и таинственная атмосфера города могут излечить наши душевные раны? Возможно, свой город, как и свою семью, мы любим просто потому, что у нас нет другого выхода. Но ведь необходимо понять, что именно мы любим в городе, и объяснить себе, почему.

Турция, в которой я никогда не была. Стамбул, ранее никогда мною не виденный. Я полюбила его так, как свой собственный город и посмотрела на свой город совсем по иному после печального взгляда Памука на свою родину. В книге нет шквала похвалы, блещущего и кричащего восхищения с ярких буклетов, от приторности которых воротит каждого жителя туристической мекки. Да, это будет чистая субъективность по отношению к городу, даже больше, это может быть даже субъективность по отношению к самому себе. Наверняка вы слышали что все книги Памука крутятся вокруг него самого, но в такой форме его проза будет ощущаться чистейшее излияние от сердца. Наверное поэтому Стамбул. Город воспоминаний будет наиболее искренним, так как здесь нет скрывающих личину автора персонажей, здесь он играет сам себя и размышляет напрямую от своего имени.

Книга проиллюстрирована тонной фото из личного архива Памука, или теми, к которым он питает слабость. Почему все изображения здесь черно-белые? Почему нет сочной краски? Исключение только обложка, с тиснением и охристым цветом, напоминающим фотографию-сепию, тоже вытащенную из далекого ящика, да и то, эта сепия скорее всего дизайнерское решение уже не Памука, а издателя, так как в отсутствие цвета в наполнении играет очень важную роль. Краска как атрибут изменения, или лучше сказать проявление всего того, чего ты не просто не принимал, но и не замечал с последствиями. Но с взрослением вылезает все то, что белой зимой было сокрыто снегом блаженного неведения.

Иногда город вдруг странным образом изменяется. Улицы, где ты чувствовал себя как дома, внезапно меняют цвет. Ты смотришь на загадочные толпы снующих вокруг людей и понимаешь, что они вот так бессмысленно бродят здесь уже несколько столетий. Парки превращаются в грязные, унылые пустыри, площади, утыканные фонарными столбами и рекламными щитами, кажутся отвратительно пошлыми, и весь город — и твоя душа вместе с ним — становится пустым, невыносимо пустым. Мерзкая грязь переулков, вонь из открытых мусорных баков, вечные эти ухабы, колдобины и выбоины, беспорядочная суматоха и толкотня, без которой Стамбул не был бы Стамбулом, — все это говорит мне не столько о недостатках города, сколько об убожестве моей собственной жизни, моей души. Словно этот город — справедливое наказание мне, загрязняющему его существу. Густая тоска переливается из города в меня и обратно, и я чувствую, что оба мы обречены. «Ты, как и твой Стамбул, — шепчут мне улицы, — живой мертвец, дышащий труп, развалина, у которой и в настоящем, и в будущем нет ничего, кроме уныния и грязи».

Так может родится настоящая Нелюбовь, прямо как у Звягинцева, к себе, стране и родному городу, вкупе с равнодушием и раздражением к окружающим. Может создаться ложное впечатление того, что ты заслуживаешь именно такого города, страны, правительства и окружения.

Каждая страна, не исключая и нашу многострадальную, имеет такое правительство, какого она заслуживает.

«Улисс» Джойса намекает на тот же ложный эффект.

Также черно-белость как признак желания сохранить свой детский восхищенный взгляд, но вместе с тем и неизбежное понимание перемен повлиявших на восприятие. Он признает уродство и ощущает чувство вины за то, что никогда не был здесь «своим». Одновременно с этим чувством отчужденности Памук ощущал, что

что источник лицемерия и двуличия находится не только во мне, но и в этом самом общинном духе, в этом пресловутом «мы», в этой своего рода «городской идеологии», существование которой можно заметить, только если слегка свихнешься и станешь смотреть на все со стороны.

Особенным в книге для меня оказался момент еще из самого начала книги — когда Памук вспоминает, как грезил в детстве о двойнике, который живет в том же городе, но в другом доме и другой жизнью. Это размышление моментально проводит параллель с Двойником Достоевского и уже неожиданной параллелью, обнаруженной мной во время чтения почти в унисон со Стамбулом Городом воспоминаний — с Белым отелем Томаса. В книге Дональда Майкла Томаса главная героиня испытывает постоянное чувство двойственности, то когда воображает/путает/реально видит как ее мама меняется местами с теткой, или потом как она сама ощутила себя двумя девушками, кромешной ночью глядя в зеркало, находясь вместе с любовником-террористом на яхте. В то же время, на протяжении всей книги, ощущалось, что Лиза, главная героиня, она одновременно и во времени и вне его. И второе ее я поселилось именно вне времени. Интересна мысль, что желание обрести двойника вне времени может быть связана с повальным атеизмом, как желание обрести вечную жизнь в таком альтернативном варианте двойственности. Эта идея хорошо вписывается в ощущение Памуком, что он имеет двойника. Действительно, ничто не указывает на его религиозность еще с самого раннего возраста и тот, другой, несуществующий Орхан, как личная вневременная (так, как уже запечатлена в книге) фантазия продолжения жизни. Позже Памук расскажет как у него вновь возникло такое ощущение из-за ситуации с отцом, что тоже, невероятным образом, сближает эти две непохожие книги.

Двойственность, уже не личности, а собственного восприятия Памук вскрывает когда говорит о печали. Для этого он выделяет два термина — tristesse и hüzün.
Первый обозначает печаль по Леви-Строссу — печаль западного человека

... наблюдающего за жизнью огромных перенаселенных городов, у чьих обитателей нет надежды на лучшее будущее. Но эта боль, очень человечная по своей сути, не имеет отношения к переживаниям местных жителей — она мучает пришельца с Запада, испытывающего чувство вины и сострадания и твердо решившего избавиться от предрассудков и клише. А хюзюн — это не ощущение человека, смотрящего со стороны, это ощущение стамбульца, вытекающее из обстоятельств его собственной жизни. Это чувство в той или иной степени, варьирующееся от жалости к самому себе до угрюмой тоски, пронизывает и классическую османскую музыку, и современную турецкую поп-музыку, и появившуюся в 1980-e годы музыку в стиле арабеск. Приезжающие в Стамбул гости с Запада чаще всего не ощущают ни этой печали, ни даже меланхолии.

На ум пришел образ, что Памук смотрит на родной город через очки с разными стеклами: одно из них — дымчатое стекло hüzün, а другое, западного производства - tristesse. И одновременное восприятие через такие очки печали дает потрясающе глубокую перспективу. В книге можно найти кусочки биографии писателя, которые формировали в нем такое восприятие — это и любовь к ветхим и старым зданиям в первую очередь из бедных кварталов и давящие чувство того, что финансовая верхушка Турции вживляет в себя западный стиль исключительно для статуса, но не для изменения хода мыслей. Одним из самых ярких примеров такого поверхностного статусного изменения послужила история богатой семьи девушки, которую выслали «учиться» в Швейцарию, дабы не дать связать себя узами неподобающей связи в Стамбуле.

Двойственность, порой, в моменты отчаяния, перерастали в голове в Орхана в двуличность

Я чувствовал, что причина моих несчастий, моей двуличности — сам Стамбул. Дело было, конечно, не в моих любимых мечетях, крепостных стенах, маленьких площадях, Босфоре, даже не в людях. Между этими людьми существовало нечто, превращающее общение, торговые и производственные отношения, саму жизнь в легкое, необременительное занятие, а меня эта невидимая субстанция отвергала. Мне все труднее было соответствовать «нашему миру», где все друг друга знают и все хотят быть друг на друга похожими, где так ценится скромность, где уважают традиции, исторические предания, заветы предков и с почтением относятся к старшим. Я не мог быть самим собой среди людей — приятелей, одноклассников, родственников, — особенно если обстоятельства требовали, чтобы я перестал быть зрителем и сам превратился в актера. Во время какого-нибудь шумного сборища, например на вечеринке по случаю дня рождения, я вдруг будто начинал видеть себя со стороны, как это бывает во сне. Я отпускал шутки, спрашивал у одного знакомого: «Как дела, дружище?», хлопал по спине другого, словно нас связывали какие-то особенные, искренние и теплые отношения (на самом деле в этом панибратстве не было совершенно ничего искреннего) — и в то же время, поглядывая на себя со стороны, думал, до чего же бессовестно я всех их разыгрываю.

Этот момент в книге стал для меня слишком личным. Более подробно о такой двуличности расказанно в пронзительной книге Юхана Боргена Маленький лорд . Не покидает чувство прорастающей в самое нутро тревоги, щемящее узнавание в несогласованности демонстративного и настоящего. Только у Боргена нет образа города, Вильфредово окружение — это родные. Но город не был бы городом, не наполняй его люди. Стамбул стал у Памука отдельной ипостасью, почти мистическим живим существом, способным разделить человека на части подходящей ему, и выброшенной на обочину. Некоторые люди стремятся вырваться из маленьких душных городков от давящего чужого мнения в большие города, но здесь Стамбул для Памука одновременно и маленький и большой город, и убежать из него он мог только в самого себя.

Совсем уж неожиданно в Городе воспоминаний Памука всплыла почти обломовская пассивность из-за печали

Стамбульцев заставляют замыкаться в себе бедность и подавленность. Это отступление перед трудностями жизни, оправдываемое суфийским уважением к печали, подается как сознательный выбор, которым можно гордиться, выбор, следствием которого и стали неудачи, нерешительность и бедность. Таким образом, печаль становится причиной (не только следствием, но в первую очередь именно причиной) всех жизненных бед и потерь. Герои фильмов, виденных мною в детстве и юности, равно как и реальные люди, которых я в те годы знал или рассказы о которых слышал, вели себя так, как будто им вовсе не хочется успеха, денег, счастья с любимой женщиной — и причиной этому была печаль, жившая, казалось, в их сердцах с самого рождения. Печаль не только парализует волю стамбульца, но и дает ему замечательное оправдание.

Орхан Памук — стамбулец, а стамбулец просто не может смотреть на свой город как на экзотику.

Здания здесь только каркас, а наполнение каркаса — личностные воспоминания. Дымчастые (в иных местах можно было сказать — туманные, но пожары свойственны Стамбулу больше, чем туман) воспоминания обволакивают постройки, ранее построенные, ныне стоящие и навеки разрушенные, заполняют улицы и лавки, стелются по ряби Босфора, затягивают собой в сети ялы и густым потоком извергаются из дымовых труб. И в каждом закутке, которому не укрыться от дымки, таятся незримые образы — мысли, готовые развеяться при порывах ветра, унеся с собой всю атмосферу места. Орхан Памук по многу раз пытался запечатлеть Стмабул в рисунках (которые теперь я мечтаю рассмотреть в его книге Другие цвета), но только визуальной составляющей не покажешь этого дыма воспоминаний. Возможно так мечта Памука стать художником переросла в намерение стать писателем. Таким образом охватить весь город целиком, начиная с центра

У города нет иного центра, кроме нас самих.

И глава за главой, книга за книгой успеть запечатлеть дым до того, как он рассеется.