0 Девять дней далеко не одного года

Умберто Эко, конечно, не первым взялся за модернизацию (постмодернизацию) детектива как жанра, но успех «Имени розы» заставляет все-таки называть ее автора прародителем расшатывания детективистской формы. Главное достижение заключалось в смещении акцентов: мнимо центральные загадка и процесс ее разгадывания перестали быть смысловым ядром книги. «Бюро проверки», основное действие которого происходит, кстати говоря, в год написания романа Эко, наследует эту традицию и по уровню ее реализации явно превосходит большую часть подобных отечественных экспериментов в современной литературе. (Последним из таких принято считать бестселлер Яны Вагнер – ладно скроенный, но абсолютно провальный из-за неудачной трансформации детектива в социально-психологический роман и, как следствие, смазанности и того, и другого.)

Первую половину книги Архангельского приходится нащупывать саму сущность интриги, вторую – брести к эпилогу параллельно с ней, обязательной, но обманчивой и глубоко вторичной. Важно не столько сопротивление героя каким-то по-кафкиански неопределенным (но определенно враждебным) силам своего времени, сколько путь его самоопределения в таких условиях. «Я, котя, не умею петь. Я умею быть» – заявляет герою любимая и на резонный вопрос, что это такое – быть, отвечает: «Вырастешь – узнаешь». И далее все как в сказке Юрия Степанова, где выросшему, но так ничего и не узнавшему Жирафенку отец говорит: «Ты уже сам не маленький, пора самому все знать!» Знание мечется между «рано» и «поздно», отчего и сомнительно.

Веер прочих проблем, затрагиваемых в «Бюро», раскрывается вне какой бы то ни было афористичности. Ещё Грэм Грин иронизировал над слепой любовью читательской аудитории к звучным цитатам. У Архангельского за внешним «ничего» есть все. Взаимоотношения быта и бытия, веры и религии, обеих – с государством, человека – с ними всеми. Духота повсеместной советской пошлости с ее интеллигентским нытьем с одной стороны и «бодрячковым идиотизмом» – с другой. Время, когда одновременно с Афганской войной проходит Олимпиада, а в воздухе незримо витает дух «Олимпии» Рифеншталь. Эпоха, правила которой вынуждают «ковырнуть Леонида Ильича» на полке с книгами, чтобы добраться до «литературы второго ряда».

Вряд ли роман так пессимистичен, как может показаться на первый взгляд. Дело вот в чем. Количество прямых отсылок к Пастернаку у Архангельского гораздо больше, чем могла бы себе позволить случайность: тут и там цитируются его стихи, выделяются его синие тома на одной из множества книжных полок в романе и даже упоминается «та известная фотография» Пастернака. Именно поэтому закономерна мысль о том, что «Бюро» неспроста заканчивается следующим образом: «И все-таки тоска не подступала, лишь нарастало сладостное чувство ожидания, словно прошлое уже ушло, а новое еще не наступило». Такому финалу подспудно вторит голос Юрия Живаго.

Смерти не будет, потому что прежнее прошло. Это почти как: смерти не будет, потому что это уже видали, это старо и надоело, а теперь требуется новое, а новое есть жизнь вечная.