5 Возможно, лучшая книга 2018 года

Книга Дениса Епифанцева «Слова и жесты», в отличие от этой рецензии, — очень короткая. И это хорошо: сразу ясно, что её можно прочитать за несколько часов, даже успев переделать кучу дел. С первых страниц кажется, будто автор намеренно ведёт читателя через пару-тройку «фильтров», обкладывая обсценной лексикой, например. Однако можно его извинить: вряд ли читатель сам имеет привычку восклицать «Тысяча чертей!» голосом М. Боярского, попав случайно рукой в пепельницу. Затем читатель понимает, что оказался в квартире, где живут два молодых и красивых гея. «Зачем это мне?», — думает он озадаченно? Зачем мне знать, что молодые и красивые геи могут думать о М. Прусте, представляя себе чей-то пенис? Что они действительно могут знакомиться так же банально, как в финальной сцене клипа Ка точка Эр точка Джепсен? Все вот эти колл-ми-мэйби, зачем это? Зачем читателю-гетеросексуалу знать, как с ним будут обращаться после секса геи-юристы? Или что будут о нем думать после секса женщины, если им понравилось, но уже порядком поднадоело? Но, благодаря Епифанцеву, читатель об этом узнает и, возможно, его жизнь никогда не станет прежней. Зачем-то автору все это надо.

Если же все тесты и фильтры пройдены, и читатель не захлопнет крышку ноутбука, его ожидает несколько сюрпризов. Но сначала в книгу приходит нестерпимая тоска. Тоска по ушедшему из жизни близкому человеку. Такую обычно критики называют «пронзительной», но эта тоска другая: она слишком близка читателю, потому что Епифанцев рисует фотореалистичный пространственно-временной коллаж, который придвигается к тебе, как в фильме про «женщину-кошку», в режиме фаст-мо. Вот только вы сидели в своём кресле и морщились, допустим, от описания «сцены с геями», а тут вдруг хлоп, и вы даже не успеваете отодвинуть ноутбук, как оказываетесь «внутри» этой тоски, и это не у героя, это как будто уже у вас умер близкий человек. Вы понимаете, что когда это произойдёт, то так это и будет ощущаться. Как это получилось у Епифанцева, непонятно — с этими порой безличными, рублеными фразами, то без подлежащего, то без сказуемого. Однако получилось же: страшно, но красиво.

Этот страх на читателя может нахлынуть не раз, гранича с паникой. Епифанцев становится страшен не только тем, что его проза не до конца понятна. Непонятно его личное отношение к миру. То ли он этот мир ненавидит, но вынужден в нём жить, потому что нет другого. То ли он этот мир любит, как любят приёмное дитя с ограничениями по возможностям здоровья, но без ограничений по социально приемлемому поведению. Страшна его герменевтическая философия. То есть, сначала она герметичная, а потом он показывает читателю, один за другим, многие неприятные атрибуты этого мира, объясняя, например, почему не надо искать автора и спрашивать, что тот имел в виду. И тут вдруг понимаешь, что тебе только что изложили главную идею «Зеркального вора» М. Сэя. Вот великие критикессы не смогли эту идею понять, а Епифанцев не только смог, но ещё и намекнул, что знает много чего в таком роде. А ведь ты только начал читать книгу, а уже требуется встать, посмотреть в окно, покурить и выпить чаю, а то и чего покрепче. Сколько ещё будет откровений, неизвестно, а нервы уже на пределе. Кстати, автор даже эту легкую панику описал, двумя-тремя мазками.

Знакомя читателя со своим главным героем, автор вкладывает в последнего свое собственное (как хочется надеяться) мнение об Э. Уорхоле и Р. Лихтенштейне, и ещё о десятке-другом известных художников, дизайнеров, писателей, и, наверное, это хорошо, потому что уже дважды на протяжении нескольких страниц вас втягивало в ментальную «воронку смерти», а тут вдруг вам захочется вскинуть голову и начать спорить. Что значит, Лихтенштейн — формалист? Где вы видели формалиста, рисующего зеркало вместо головы на портрете?

В ходе раскрытия глубин души и интеллекта Константина автору мимоходом еще пару раз удается с тёплой иронией пересказать в двух-трех строках толстые книжки так, что даже становится обидно за читателей: Епифанцев не называет несчастных авторов, чьи книги теперь неудобно рекомендовать друзьям. Впрочем, sapienti sat: все волчицы ночью серы — и та, и другая позволяют «быть собой», хоть обжорой, хоть расистом. И феминизм Епифанцева — хочется верить — настоящий, честный. Да, «этот парень — больший роялист, чем сам король», но это его позиция, которая заставит покраснеть саму Н. Вульф. Впрочем, свастика на груди у главного персонажа заставляет забыть о других писателях. Несколько неуклюжее «объяснение» мало что объясняет и осознать эту необходимость непросто — прагматичное целеполагание свободы действий выглядит чересчур ресурсоёмким. Автор нас опять обманывает: сначала делает вид, что роман — про геев (а это, как вы уже поняли, совсем не так), а затем зачем-то привлекает внимание к неоднозначным татуировкам своего героя, как бы предлагая три аргумента, почему тот так поступает, причем третьим будет: «Идите на х&й!» (именно так любят «отшивать» персонажи Епифанцева). Но теперь кажется, что обилие бренд-плейсмента в романе тоже раздражает с какой-то целью. Не всегда понятны и маршруты героев: автор явно не похож на любителя фастфуда, но его герои как минимум один раз встречаются в таком «ресторане». Возможно, выражаясь словами его героев, «это жест, поза», потому что последние заказывают к рыбе красное вино, и даже в туалет обычно не ходят в места, где едят дешевые гамбургеры. Впрочем, вы все равно будете благодарны Епифанцеву, потому что теперь понимаете, что это нормально — не читать книг Ф. Бегбедера или С. Минаева, долго и придирчиво выбирать себе парфюм, в общем, слыть дельным человеком и думать известно о чём.

Его русские герои могут внезапно перейти на английский, но жаль, что этот «английский» — на самом деле русский; вам лишь предлагается представить, что герои так могут. Если в книге те или иные известные города ne sont plus que des apanages, то вы понимаете: игра идёт «по-настоящему». Но Епифанцев не использует известный прием Л. Толстого, так раздражающий школьников всех поколений, и поэтому мы уже не уверены, что его герои настоящие, действительно не любят людей и взаправду хулиганят друг с другом при посторонних. Возможно, он сам в этом не уверен. Они вызывают такси в приложении, но платят наличными и считают свои расходы в долларах. Застрять в таком «шпагате» длиной в двадцать лет надо умудриться. Возможно, героям вся их жизнь просто снится, но этот «сон разума рождает чудовищ», заставляя героев страдать, что дает повод жалеть их и даже (зачем-то) автора.

И. Шмуэли в одном из последних своих писем П. Целану (менее, чем за месяц до его самоубийства) пыталась «выколдовать» поэта из сигаретного дыма. Читая Епифанцева, страдая вместе с его героями, отталкивая от себя навязчивую мысль об автобиографичности романа (что, конечно же, не так) всё равно иногда хочется тоже «выколдовать» Дениса из этого московского околоклубного дыма, ибо только курящий может так описать процесс курения, что этот дым прямо-таки чувствуешь своей слизистой. Впрочем, попытка отождествления автора со своими персонажами — известная ловушка; спасение автору, скорее всего, не нужно. То есть, теоретически — да, но в практическом плане чаще всего писатель просто не против, чтобы у читателя возникало такое ощущение. Читая Епифанцева, попадаешь в эту ловушку не раз, и не два, даже если знаешь, как это делается.

В какой-то момент героев книги начинает тошнить от своих собственных слов и переживаний, вполне по Д. Остину, и эти перформативы опять настораживают: вдруг Епифанцев и сам — какой-нибудь такой скрытый каббалист? А ну как начнет играть словами и делать странные жесты своим виртуальным пелевинским «бубном Нижнего мира» и заставит читателя что-нибудь эдакое сделать. Возможно, именно такой и должна быть хорошая литература, оставлять ощущение инвазивности, проникновения в читателя, не «захватывать», а именно «проникать» и почти вынуждать к действию. Но ничего такого, конечно, не происходит, потому что «Слова и жесты» не остаются в читателе надолго, они входят и выходят, и да, это именно то, о чём вы подумали, и это приятно.

У персонажей Епифанцева, как он сам признается, в молодости не было своих слов, они использовали чужие. И теперь они увлекаются играми, в которую миленниалы играть не умеют, например в «разговорный импрессионизм». Открою небольшой секрет: как-то раз мы с автором тоже, не сговариваясь, после пары-тройки «риохи» из резервов, стали играть в эту игру. Автор, кажется, победил, но это не важно. Важно то, что многое, о чем он пишет, он, скорее всего, умеет делать. Впрочем, откуда мне, нам с вами, знать наверняка. Возможно, он тогда долго готовился, практикуясь. Так или иначе, если вам будет скучно в хорошей компании (оксюморон, но вдруг), Епифанцев может предложить интересные игры для времяпрепровождения. И, как бы невзначай, подбросить идей для чтения, посоветовать, что взять в модном московском ресторане, чтобы «сойти за своего», и что никогда не надо говорить девушкам при знакомстве, потому что фразы эти с семинаров по пикапу уже разошлись на мемы по всей Москве. Гуманитариям, напротив, он предлагает «сладкую пилюлю», разъясняя, например, как филологическое образование может помочь стать крутым менеджером.

Вообще, Епифанцев прекрасно разбирается в литературе, философии, кинематографе, моде, сексе, китайских стихах и сервизах и кто его знает, в чём ещё. И это знание «вываливается» на читателя на 150 страницах, хоть и малыми порциями. Иногда он, как бы опомнившись, начинает «дуть» на читателя, разгоряченного всеми этими молекулярно поданными в стиле «нувель квизин» энциклопедическими сведениями, намекая, что он тоже совсем недавно ещё не видел тот или иной фильм из серии мастхэв. Правда, двумя абзацами выше он объясняет, что мастхэвы — это ещё бОльшая банальность, чем не смотреть фильм просто потому, что «идите к чёрту, вот почему». Стоит предупредить, что некоторые параграфы книги вполне могли бы стать частью предыдущей работы Епифанцева (PRDj), совсем даже не художественной, между прочим. Впрочем, эти пассажи более-менее органично вписаны в окружающий интерьер и коммуникацию. Мы понимаем, что эти моменты очень важны писателю лично, это плоды его размышлений и бессонных ночей, и, если мы хотим что-то понять об этом безумном мире, это надо читать, и очень внимательно.

Проза Епифанцева вообще похожа на его героев, которые, выражаясь его же словами, «выглядят так, как будто специально ничего не делали, надели первое, что было, но если начать вглядываться, то нет ни одной ошибки». Именно так и выглядят «Слова и жесты». Например, весьма к месту автор использует остранение при описании песни 'Go West' группы Pet Shop Boys: В. Шкловский бы одобрил, несомненно. Метафоры в книге точны и оригинальны: «над водой вообще все звуки звучат так, как будто их оборачивают войлоком». Автор как бы оборачивает читателя «войлоком» своих строк, как будто рассказывая страшную, но интересную сказку: по идее, надо бы убежать, но ты в тепле, еще есть «в кармане пачка сигарет» и понимаешь, что хочется остаться и читать дальше. Техничные, с юмором, очень живые и немного кинематографичные описания фильмов (привет С. Жижеку) перемежаются пассажами в стиле «Асфальта» Е. Гришковца и «Generation „П“. Кажется, что из этих абзацев вполне можно составить второй том «Словаря эзотерического сленга» (надо подсказать идею С. Москалёву). Вспоминается, как К. Паустовский в «Больших ожиданиях» рассказывал о встрече с И. Бабелем, в ходе которой тот жаловался, что после каждого рассказа стареет на несколько лет. Вряд ли Епифанцеву грозит такая старость, хотя эти истории в пересказе его персонажей таки вполне себе по-бабелевски темпераментно-бесстрастны и, порой, порнографичны до той степени, что между строк проглядывают уши Э. Лимонова, тут же, впрочем, скрываясь.

Читая книгу, читатель все время пытается понять, что это за люди такие, его персонажи? Они вроде бы такие же, как мы, ну, может, чуть более образованные, чуть более умные, чуть более стройные и, скорее всего, чуть более сексуальные. Непонятно, действительно ли их беспокоит экология, когда они отказываются от платного пакета в супермаркете после покупки супердорогого шампанского, или они хотят таким образом выразить свое отношение к современному маркетингу. Но кем они себя сами считают? Епифанцев отвечает на этот вопрос, но остается ещё один: если эта жизнь им так противна, как они будут развлекаться, когда будет выпито мегадорогое шампанское, втянут весь кокс и перепробованы все доступные партнёры? Какие люди им интересны? Ты уже вроде бы даже начал им сочувствовать, но, как только тебе стало казаться, что на все вопросы даны ответы, ты вдруг понимаешь, как ты ошибался. Где-то в глубине прочитанных страниц вдруг ухмыльнулись В. Сорокин с Ю. Мамлеевым. В. Пелевин отложил кусок лофофоры и внимательно посмотрел на читателя сквозь свои вечно непрозрачные очки. Казалось бы, писатель достаточно напугал читателя, и в конце все «плохие парни» должны умереть, а «плохие девочки» начать новую жизнь в белых платьицах. Но нет, трагедия этих людей питается чем-то другим. И когда выясняется ответ на этот вопрос, становится по-настоящему страшно. «Ужас, ужас!», говорит главный герой Дж. Конрада, умирая. Когда умер главный герой «Слов и жестов», вы так и не поймёте, скорее всего.

И, напоследок. Будьте уверены, Епифанцев знает про вас всё, знает, что вы любите гладить украдкой толстые рельефные швы пододеяльника, мечтаете о сексе втроем, не любите яркого света. А если вы не любите гладить швы или гладить сразу двух человек, то вы любите что-нибудь другое, необычное, но он и про это тоже знает и когда-нибудь тоже про это напишет, возможно уже в следующей книге. И её обязательно тоже надо будет прочесть.