5

Я смутно помню Чехова по школьной программе, как-то он тогда меня не впечатлил и не остался в памяти, но то ли я так удачно выбрала у него два рассказа, то ли только доросла до какого-никакого понимания его, но теперь повзрослевшую меня он зацепил, задел за живое. Настолько, что сложно подобрать слова, дабы описать своё впечатление, казалось бы, от коротенького рассказа. Того самого, что вобрал в себя так много и показал нам такую, я бы и хотела назвать её странной, но с горечью осознаю, что она может быть и обычной, такой знаете не редкой, жизнь.
Человек всю свою жизнь потратил на недовольство своей жизнью и окружающими, он всё считал свои убытки, настоящие и те, что относятся к упущенной выгоде, но делал ли он что-то, дабы это исправить? Нет, лишь ещё больше по факту замыкался в себе, не замечая ни жены, ни жизни, ничего и продолжал сетовать на всё и вся, отталкивая от себя людей.
Неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы не умерла его жена. И тогда он похоже впервые за долгое время задумывается, что он делал что-то не так, раз она радовалась встрече со смертью, что он ни разу и словом добрым с ней не обмолвился, воспринимая жену как интерьер и впервые понял, как непросто ей приходилось и как она никогда не жаловалась, терпя такое поведение и отношение мужа.
Самое печальное, что даже и сейчас было что-то светлое в нём, что только вырывалось наружу с помощью музыку, что-то что осталось в нём человеческого, чьи крупицы он не до конца растерял, как, по-видимому, всё остальное после ужасной трагедии, случившейся так давно, что он уже о ней и не помнит или же пытается не помнить.
И именно эта единственная любовь, которую он пронёс в своей жизни до самого конца - любовь к музыке спасла его душу. Возможно, на смертном одре мы впервые увидели настоящего Якова Матвеича, таким, каким он когда-то был, пока не покрылся корочкой льда, всю жизнь занимаясь не тем, к чему лежала его душа, душа музыканта. И именно тогда человек, которого прозвали Бронзой, совершил свой наверно, если не единственный верный поступок, то в любом случае благородный и передал свою горячо любимую и лелеемую скрипку в руки того, кто сумел бы её как сберечь, так и дать ей продолжение жизни, человеку, которого он постоянно гнобил, может, за то, как он жил той жизнью, которой хотел Яков? Жил своей мечтой? Музыкой? Как не смог Яков. Скрипка же теперь стала свободна от всех тягот, как и возможно душа Якова, воспарившая ещё мне кажется на последних аккордах этой поистине печальной, пробирающей мелодии об упущенной жизни, жизни, потраченной впустую и совсем не так, как хотелось, и тут я говорю не о материальном. А Ротшильд, который получил скрипку, сменив ею свою флейту, срывал с неё такие жалобные звуки, что все слушатели начинали плакать.