3.5

Мне показалось, что в этом романе по части буйства громоздкого многословия Золя просто превзошел себя. Конечно, текст, богатый описательными элементами, для него вполне традиционен, но тут что-то уж совсем запредельное. Да, описания эти шикарны, зрелищны, почти гениальны в своем многообразии, но сюжет настолько ими перенасыщен, что первоначальные восторги постепенно уступают место откровенной скуке.
Конечно, все эти живописные картины, которые рисует автор, как нельзя лучше передают атмосферность конфликта духовного и телесного начала, которому посвящен роман, усиливают впечатление от написанного. Но, согласитесь, десятки страниц славословия, описывающего обожание героем девы Марии, это как-то чересчур.

Он пел ликующую песнь Марии, трепетавшей от радости при приближении небесного супруга…
Ему чудилось, что он постепенно преодолевает лестницу устремления и при каждом ударе сердца всходит на новую ступень. Сначала он называл Мадонну — святою. Затем он именовал ее матерью пречистою, пренепорочною, благостною и благолепною. Удвоив порыв своей любви, он шестикратно провозглашал ее девственною, и всякий раз уста его точно освежались от произнесения этого слова «дева», слова, с которым он соединял представление о могуществе, доброте и верности... Ему хотелось раствориться в благоухании, разлиться в сиянии света, растаять в музыкальном вздохе. Он называл ее «зеркалом справедливости», «храмом мудрости», «источником радости» и видел сам себя в этом зеркале побледневшим от восторга, преклонял колени на теплых плитах этого храма и, пьянея, пил большими глотками из этого источника. Он готовил ей новые превращения и впадал в подлинное безумие нежности ради все более и более тесного соединения с нею. Она становилась прелестным сосудом, избранным господом, лоном избрания, где ему хотелось успокоиться навеки всем своим существом. Царица небесная, окруженная ангелами, казалась ему мистической розой, дивным цветком, распустившимся в раю, столь чистым и благоуханным, что он вдыхал его аромат из низин своего ничтожества с такой радостью, что даже ребра его трещали... И его песнопение радостно замирало в кликах конечного торжества: «Царица дев, царица всех святых, царица, зачатая без греха!» Она, по-прежнему недосягаемая, распространяла вокруг свое сияние, а он, поднявшись на последнюю ступень, которой достигают одни только приближенные девы Марии, на мгновение оставался там и терял сознание, опьяненный горним воздухом; он никак не мог дотянуться до края ее голубого покрова, дабы облобызать его, а уже ощущал, что катится вниз, исполненный вечным желанием вновь взобраться на эту высоту, вновь испытать это сверхчеловеческое блаженство.

И это совсем не предел. К примеру, во второй главе, посвященной, скажем так, торжеству природных инстинктов, событий вообще почти не происходит, а большая часть написанного – это описания, эмоции и чувства. Почти сотня страниц, заполненных плотными, удушающими картинами дикой растительности, где любая травинка может удостоится не одного абзаца. Великолепно, но настолько чрезмерно, что местами аж подташнивало от такого изобилия.
Третья часть романа чуть более живая, чем предыдущие. И именно в ней наиболее остро раскрывается масштабность затронутой автором проблематики. Именно в ней младшие потомки Ругон-Маккаров наиболее ярко демонстрируют всю глубину вырождения этого семейства, умственного, нравственного и эмоционального.
В целом, роман, безусловно, достаточно сильный, но слишком уж громоздок и патетичен. Образы и метафоры, слов нет, у Золя мощнейшие, но их так невероятно много, что чтение превращается в тяжкий труд по усваиванию многословных описаний.