4 Неожиданный Пикуль

Прямо так и вижу, как Пикуль садится за рабочий стол, смотрит на часы, и решает: всё, пора обманывать читательские ожидания.

Назову-ка я книгу "Три возраста Окини-сан", – думает Пикуль, – ну и что с того, что самой Окини-сан посвящено от силы страниц десять. Красиво смотрится, да и в глаза бросается экзотика. Япония в книге у меня будет до стереотипного яркая, но всё равно всамделишная, атмосферная.

Обозначу-ка я жанр, как «сентиментальный роман». Пусть трепетные барышни покупают мою книгу, ожидая вечной любви и тонких чувств. Ведь им невдомёк, что для меня «сентиментальный роман» – это про тоску-печаль по стране, которую мы потеряли. Нет, не совсем так. О людях, которых мы потеряли. О талантливых, достойных людях, которых сгубил трагический случай, нелюбовь начальства, слабое здоровье – или, чего греха таить, собственные проколы и пороки. О не заметных взгляду обывателя людях-винтиках, списанных в утиль вместе с Российской Империей. Ах, вот раньше была зелёная трава!

Опишу-ка я главного героя как молодца и храбреца, как образец морской дореволюционной элиты. И даже не совсем совру. А потом что? Лёгким движением руки юноша со взором горящим превращается… превращается… в усталого дяденьку с кучей проблем, где-то заурядных, где-то нестандартных: в семье, в работе, в жизни в целом. Гладкости его жизненного пути не добавляет историческая обстановка: воистину, не дай вам Бог жить в эпоху перемен.

С помощью таких обманных финтов Пикулю удастся уесть тех, что считает его книги лёгким аля-историческим чтивом. Безумие и ужас Цусимского сражения, бесконечный бег героя от семьи, от себя, от новой власти – и, в особенности, финал – нет, «лёгким» этот роман ни в коем случае не назовёшь.

Во всех морских минах есть сахар. Пока он не растаял, он удерживает боевую пружину, и мина тогда безопасна. Но стоит морской воде растворить сахар, будто в стакане чая, пружина заполняет освободившееся после сахара пространство. Внятный щелчок — и все: теперь только тронь эту заразу — и взлетишь на воздух.

Коковцев еще не мог прийти в себя:

— Мне приснилось, будто сахар растаял, я сунул палец под эту проклятую пружину и держу ее. Держу, держу… Это был кошмар!

Это я к чему. В финале весь сахар растаял. Растаяла вся молодецкая удаль, весь патриотический кураж, растаяла тоска о прошлом и несбыточном, растаял флёр романтики. Осталась только жестокая трагедия, которая не пощадит читательские чувства.

Если бы я записывала имя Окини-сан иероглифами, то это было бы 沖 оки, как открытое море, и 丹 ни, как киноварь. Безбрежная, вечная стихия и ртутный металл цвета пролитой крови.