5 Жутко громко и запредельно больно

Боже, боже, боже, насколько же получилось оглушающе, хлестко, как будто идешь навстречу разгневанному ноябрьскому ветру. И герои, и место действия (мой любимый Озерный край, с его чарующим предсамайновским осенним духом, ночными огнями поселков, угрюмыми, спрятавшимися от суеты мира сего за зелеными изгородями жителями) и отнюдь нестандартные сюжетные развилки, и сама тема, болезненная для меня в своей актуальности, - все сплелось настолько органично, что за недолгое время чтения (всего лишь две ночи), истерзало меня, ранило в самое сердце. И образы, образы: на первый взгляд, когда только принимаешься за книгу - совершенно штампованные (сестрица-неформалка, мама-свободный художник, папа с аддикцией, одноклассница-мусульманка среди английских ребят), но раскрываются они очень необычно, совсем не так, как ожидаешь вначале.
Так получилось, что в свое время еще ребенком я в сущности пережила то же самое, что и Джейми - скончался мой близкий родственник, с которым меня никогда не связывали ни любовь, ни нежные воспоминания, скорее - озлобленность и вражда, а я не почувствовала абсолютно ничего, кроме, может быть, облегчения. От меня ждали вечного траура, океанов слез, почернения от горя, а я спокойно ходила в кино и смеялась с подругой. Что это было? Сегодня я думаю, что так позаботилась обо мне моя еще недостаточно закостеневшая детская психика (о, совершеннейшее чудо!) - запустила защитный механизм, сохранив меня для дальнейшей жизни. Понимали ли это тогда взрослые, обвиняя меня в черствости и бессердечии?
И я заплакала, не в душе, а взаправду, горько и громко, как неутешный ребенок, впервые за очень долгое время, наверное, в самый острый в своей болезненности момент - в почти финальной сцене с котом, сравнимой, на мой взгляд, если только с легендарными шолоховскими утятами. Вся накопившаяся за эти годы горечь, обида, непонимание - все прахом, тем самым, перекочевавшим из фарфоровой урны в серую одутловатую землю.
Я не знаю, на кого рассчитана эта книга. Скорее всего, на людей любого возраста, столкнувшимся с посттравматическим синдромом, не только на детей. Я бы назвала ее книгой-катарсисом, жесткой в своей нарочитой примитивности (это, конечно же, не Федор Достоевский и не Томас Манн), языке, но удивительно очищающей, заживляющей старые раны.
Книгу обязательно найду в бумажном варианте для семейной библиотеки, такому там обязательно быть.