4 Маленькое существование

Ты и так бессмысленно проживешь и бессмысленно умрешь, а мое самоубийство – это доказательство моей правоты, что я не жалею умереть за свои идеи, за то, что творить в наше время – бесполезно, все скатится или в деньги, или в непризнанность – и неизвестно, что хуже. Даже если бы я стал в конце жизни этаким патриархом, все равно от старости-то это меня не избавит, начну впадать в маразм, буду шамкать, заболею геморроем – это невыносимо. Даже сейчас смотришь по телевизору на какого-нибудь деятеля вроде актера, или художника, или писателя и видишь, как он на куски разваливается, как он когда-то таскался за бабами, будто самый обычный мужик, как его запоры мучают или давление, и улыбка его становится похожа на улыбку слабоумного с каждым годом все больше и больше. Меня бесит, что я тоже могу начать клеиться к какой-нибудь девушке, как павиан, маскируя желание потрахаться обезьяньими ухаживаниями, демонстрацией интеллекта, доброты и щедрости. Меня бесит, что я должен что-то делать, чтобы меня услышали, хотя уже заранее знаю, что не услышат.

Я довольно долго въезжала в роман, не понимая, в чем суть этого бытописания. Признаться, маленько устала от чернушности, депрессивности и беспросветности современной отечественной прозы, где вот ни лучика надежды, мрачная глубинка с серым городским снегом, повальным пьянством, апатией, равнодушием, задушенными мечтами и неприглядной реальностью. Там же рядом черные джипы, размышления о смысле жизни, попытки пробудить в людях интерес к чтению и довольно интересное содержимое черепных коробок разных персонажей, на вид вполне себе обычных дядек, теток и ребят. Но потом, когда пошло закольцовывание повествования, связи судеб, решения, принятые под сиюминутным влиянием обстоятельств - о да, такой себе хохот Вселенной в лицо, инфернальненько.

Папа-автослесарь, на досуге рисующий комиксы - вполне талантливые, но никому не понятные, кроме его сына, который видит в них что-то свое. Мама-библиотекарь, потихоньку сходящая с ума от неприкаянности, в глубине сознания серийный маньяк. Сын, скромный мальчик, не совсем понимающий, зачем он вообще. Петровы в разводе, но продолжают время от времени съезжаться и даже регулярно заниматься сексом. Два случайных одиночества, столкнувшиеся в одном городе, абсолютно разные, никакой любви не было и близко никогда, просто какое-то теплое тело рядом, и как-то незаметно в паспортах появляются штампы. Жизнь по инерции, как принято, чтобы не ловить косых взглядов и особо не распространяться о себе - а ну как покажи окружающим, что на самом деле у тебя в голове творится, да в дурку же сдадут.

Отдельной линией истории непризнанного гения Сергея с его самоубийством и соседа Петрова по даче Игоря Дмитриевича Артюхина, опять-таки таких людей вокруг тысячи, и каждый из них варится сам в себе, автономно, пытаясь вовлекать в это других, но в центре мира видя опять же себя. Это восхитительно подмечено в эпизоде, когда Петров нарисовал свою девушку, ей портрет не понравился, а ее мать сказала, что дочка на портрете как живая. Тогда Петров нарисовал другой, глаза чуть больше, ротик чуть меньше, и девушка пришла в восторг. И вот эти взгляды людей со стороны, которые искренне убеждены, что их жизни-то уж точно лучше, интереснее и насыщеннее наших. Конечно, есть и обратная сторона, в романе не освещенная (действие происходит где-то в начале нулевых, еще до повальной интернетизации страны и сливающегося в единый слаженный хор убеждения всех мимо проходящих в гламурности и легкости своего существования), когда наоборот люди начинают думать, что все вокруг живут ярко и клево, а их скучная маленькая жизнь биомассы - унылое существование работа-дом-бухло-сон-изредка секс...

Я и пытаюсь вырваться из этого всего, потому что выхода нет, потому что через несколько лет у меня были бы жена и дети, и пеленки бы висели на веревке поперек коридора, и пахло бы горшком, мочой, едой, на дачу нужно было таскаться, знакомиться с родственниками жены, и свадьба – тупая, с выкупом и с пьяными гостями, которые кричат „Горько!“, откусывание хлеба, кто больше, ЗАГС с теткой, которая будет заученные фразы произносить пафосным голосом, дети с поносом и соплями. У моей матери было в юности два жениха, один – студент физмата, а второй – мой отец, и она, дура, выбрала моего отца, который всю жизнь только и делал, что ей жизнь портил, бухал не просыхая, ругался с ней по пустякам, не понимал ее никогда, я вот думаю, а что, если тоже свяжусь с какой-нибудь идиоткой, которая будет смеяться над тем, что я пишу, над тем, какой я вообще, или она родит какого-нибудь дауна или с ДЦП, и придется всю жизнь с ним возиться, слюни ему подтирать, стесняться его на улице, я этого не хочу заранее, даже вероятность того, что это может произойти, выводит меня из себя. Это ужасно, как все живут, никому ничего не надо, пожрать, выпить и спать, ну, телевизор иногда посмотреть, ну, потрахаться, а я ведь точно знаю, что, если на меня насядут, я брошу писать, превращусь в своего отца, в такого же козла, пьющего втихую, требующего, чтобы каждый день свежий хлеб покупали, даже если для этого хрен знает какую очередь надо отстоять.

Еще один Звягинцев на бумаге и хроническая русская тоска.