5

Сидит на краешке стула, смотрит строго-строго, едва причмокивая губами в попытках что-то сказать, но не говорит. Всё плохо: разруха в головах, закон на бумаге, а жизнь идет так, как у всех. Всё плохо, грязно, пошло, но не у вас, а у нас.
Вот так я воспринимаю Щедрина. "Пошехонская старина" - удивительное произведение, не похожее ни на что другое среди щедринского наследия: здесь тебе ни сатиры, ни иносказания, ни аллегории, зато автобиографичных сведений хоть отбавляй. Здесь нет наслаждения грязью, как это было в "Господах Головлевых".
"Житие Никанора Затрапезного, пошехонского дворянина" - такой жанровый подзаголовок готовит читателя к своеобразному отстранению автора/рассказчика от происходящего. Мы ждем святости, описания тяжелой жизни и преодоления всех бытийных невзгод на пути к вечному, а получаем что-то другое. Здесь нет места разуму, здесь нет места чувствам. Все произведение пропитано недопониманием прошлого.
Композиционно "Пошехонская старина" делится на несколько частей: описание детства, лишенного любви, игр, забав и собственно того, что мы привыкли называть детством; галерея господ (большей частью родственников, некоторые из которых сумасброды, ярые и жестокие крепостники); галерея крепостных (и кстати сказать, здесь нет сожаления, активного сочувствия: народ страдает, это все мерзко, но привычно и не вызывает никакой боли у тех, кто рядом. Иными словами, здесь нет идеализации крепостных); галерея помещиков-соседей.
Интересно, что, рассказывая о своем детстве или о том, что было прожито, Никанор не затрагивает область чувств, описание действительно происходит отстраненно. Рассказчик с горечью повествует о разделении детей на любимчиков и постылых, но не говорит о том, что он и его постылый братья, сестры чувствовали. Всё это заключено лишь в поступки и ранний нравственный упадок. Так, Степка-балбес, будучи тем самым нелюбимым сыном, не выказывает душевной боли, а лишь начинает вести себя соответствующе нелюбимому ребенку: он хамит, подслушивает взрослые разговоры, ведет себя не слишком послушно. Вообще, все разделение среди детей проявляется только в области питания: одним дают больше и вкуснее, другим - остатки. А где чувства?
Показывая жизнь матери, которая вышла замуж в 15 лет и первые три года не была принята в семью (над ней посмеивались сестры мужа, издевались над ее купеческим происхождением), рассказчик не задается вопросом, как все это смогла вытерпеть девчонка, увезенная в чужую семью, одинокая, вышедшая замуж за сорокалетнего мужчину. В сердце рассказчика нет места сочувствию, состраданию, поскольку всё занимает боль прошлого, грязного. Он не пытается оправдать мать: ведь ее никто не научил быть женой, мамой, подругой, воспитательницей, а сама она, попав в жестокую среду, должна была лишь думать, как не пропасть, не сгинуть, не сломиться. В итоге она стала жесткой помещицей, эдакой лайт-версией Плюшкина.
Рассказчик путешествует в свое детство, вспоминая ушедших уже крепостных, их нравы и обычаи. Он усердно изображает замкнутый помещичий мир, далекий от того идеального, какой мы привыкли видеть в романах 19 века: помещики все сплошь глупы, крестьяне жестоки по отношению друг к другу, нет духовности, воспетой идеализирующими мир писателями. Крепостной любит свою жену, которая была раньше мещанкой, но пожертвовала своей свободой и закрепостилась ради мужа. Мать Никанора пытается одолеть непокорную, вступает в неравную нравственную борьбу, а все остальные стоят в стороне, обособленно, не вмешиваясь в происходящее и даже не оценивая его. Все заканчивается плачевно, но авторская позиция здесь непонятна: крепостной говорил, что наложит на себя руки, он-то сможет, в отличие от грозящей сделать это жены. "Но и до этого дело не дошло, а разрешилось гораздо проще". Вот как? Чья-то жизнь более ценная?
При этом автор может оправдать тех, кто изначально ему симпатичен или похож на него самого. Я пытаюсь намекнуть на Бурмакина, чье мировоззрение несостоятельно, идеализировано, - словом, не подготовлено к жизни. Ах и ох, святая простота, нравственность, женственность (прям Блогом и Соловьевым запахло, но до них еще далеко). Как только оказывается, что надо помочь сформироваться этому, что надо проявить силу, что надо быть мужчиной и идти до конца, автор вместе со своим героем поднимает лапки вверх и признает, что ошибся, а исправлять ситуацию он не может. Он-де не такой.
Сидит мой Михаил Евграфович на стульчике, представляется Николаем Щедриным, пишет роман, остраняясь от чувств, эмоций и даже местами от здравого смысла. Показывает он грязь, боль, беспросветность, но нет места состраданию в его сердце, нет места поискам выхода в его разуме. Всё бренность и тлен.