3 Агафонкин, время, Путин и фетиши советских женщин

Обычно достаточно прочесть краткую биографию автора, чтоб предположить, с чем вы столкнётесь в его творчестве. Когда читаешь про Олега Радзинского, то предполагаешь, что он пишет схематично, несколько «по рецепту» (чем грешат многие профессиональные филологи) и что без политики не обойтись (эта мысль иной раз приходит в голову уже просто из-за того, что автор — русский, но слово «диссидент» в биографии и вовсе не оставляет вариантов).

Про политику в книге будет. Даже Путин есть. Но «Агафонкин и время» — не какая-то там юшка с одним ингредиентом. Весьма наваристый суп с обильной гущей: тут вам и тридцатые, и Чингисхан, и множество постельных сцен, и библейские персонажи, и классическая философия (неклассическая тоже есть, щепотка), и даже немого физики.

Воспринимается это всё как нечто почти несъедобное, но изобильность заставляет активно ковыряться в этом вареве метафорической читательской ложкой. То есть читать достаточно интересно, хочется что-то найти, кажется, что это возможно. Но голод пища не утоляет.

Уже в названии автор ясно даёт понять, что в книге два основных героя — Агафонкин и время. К определенной странице начинает казаться, что все персонажи — не столько личности, сколько временные элементы, которые проживает Агафонкин.

С Агафонкиным самим по себе всё более или менее ясно. Автор его описывает как красавца, покорителя женских сердец, вечного наблюдателя, который ни к чему особо не привязан и не имеет никакой особенной цели, выбранной самостоятельно, или какой-либо точки боли (ибо для этого нужно прошлое, которое невозвратимо и неповторимо). «Он был, кто он был: высокий, стройный, широкоплечий зеленоглазый красавец с кольцами каштановых кудрей».

Ну а со временем придётся разбираться.

Знаете, чем отличаются категории от понятий? Категории — наиболее общие, универсальные понятия. Хотя сами понятия тоже принято делить на единичные и общие. Но категории — такое общее, дальше которого уже не пойти. Вот назвал бы Радзинский свою книгу «Агафонкин и Катенька» — было б название из двух единичных понятий. Назвал бы ее «Агафонкин и женщина» — было б название, состоящее из единичного понятия и из общего. Но Радзинский назвал книгу «Агафонкин и время». Так что мы имеем дело с единичным понятием и с категорией. Размах.

Категории всегда особенно интересовали философию. И науку они тоже интересовали. Фундаментальную. И Олега Радзинского вот, диссидента, филолога и инвестиционного банкира, заинтересовали.

Пространство и время — категории, которые кажутся вполне понятными. Вот мои квадратные метры — пространство. А вот и числа на экране смартфона — время. Кое-что даже пощупать можно. Зафиксировать — тем более.

У всех нас есть некие представления о пространстве и времени, и мы обычно не задумываемся о том, что если б мы были представителями другой культуры, эпохи, то представления об этом у нас могли бы быть совершенно иными.

Радзинский мог бы читателя сразу погрузить в теорию струн и рассказы о червоточинах. Но он начал издалека. И это, в сочетании с почти сказочными персонажами, создало особенную, несколько лубочную, атмосферу произведения. Впрочем, на теорию относительности автора таки потянуло. Но обо всем по порядку.

От христианской культуры нам досталось представление о линейности времени. Эта линейность очень легко нами мыслится. Потому проще всего большинству людей воспринимать такие книги и фильмы о путешествиях во времени, в которых происходит простое движение вперёд или назад. Что-то в духе «Иван Васильевич меняет профессию». Сюда же относятся и любые фильмы/книги, в которых человек из определённого времени оказывается в другом не с помощью магии, машины времени, но благодаря заморозке мозга или неким аналогичным явлениям, имеющим отношение к развитию биологии, трансформации самого человечества или неожиданным особенностям тела конкретной личности. Заснул человек в 1820 году, а проснулся в 2018. Вот это оно. То, что нам легко мыслить благодаря линейному восприятию времени.

Начинается «Агафонкин и время» как раз в рамках линейного восприятия времени. Мы узнаем, что главный герой — необычный курьер, доставляющий людям в прошлое различные предметы и забирающий у них другие предметы.

Радзинский добавляет и иные временные феномены, дополняющие перемещение в прошлое, но они тоже чудесно укладываются в концепцию линейности времени. Например, жители загадочной Квартиры не меняются. Живут четверо мужчин вместе, не стареют, не молодеют, хотя едят (значит есть потребность, то есть хотя бы энергия расходуется), убирают в квартире (значит что-то меняется вокруг), а если уж кто нетрезв, то ему требуется время, чтоб протрезветь. Невидаль? Конечно. Фантастический элемент. Но вполне комфортный для человека христианской культуры. Потому что вплетенность некой статики в динамическое отлично сочетается с идеей вечности. В христианстве итогом для праведника является вечная жизнь (рай воспринимайся таки как нечто вечное, но динамичное, кстати, в исламе тоже: в раю живут, а тотальная статика — смерть, неизменность). Да и сам Бог — Вечность, в отличие от человека, о котором мы говорим в категориях времени.

Зрелый мужчина в теле младенца и вечно молодые мужчины хорошо воспринимаются ещё и потому, что все мы являемся носителями остаточных мифологических представлений о времени, тех, которые отражаются и в сказках. Это дорелигиозные представления. Для мифологического сознания характерно безвременье, нет там никакой равномерной длительности.
Так как это архаическое в нас дремлет, то нам несложно мыслить младенца по форме, который рассуждает о Гегеле и Бергсоне.

Можно было бы весь сюжет построить на таком линейном восприятии времени, на движении вперёд-назад. Но книга Радзинского не была бы книгой о времени, а была бы книгой только про курьера Агафонкина.

Время как герой в книге Радзинского появляется в тот момент, когда Агафонкин возвращается на лестничную клетку, проходя то, что можно назвать обратным путём в современность, и обнаруживает отсутствие там героини, которая там должна быть.

Когда оказывается, что героиня из прошлого в том самом прошлом уже знает Агафонкина, а он об этом не имеет представления, приходится вспомнить, что ещё о времени знает читатель. И куда его ведёт Радзинский.

Автор мчит мимо Ньютона с его независимыми, абсолютными, пространством и временем прямиком к Эйнштейну с его теорией относительности и Минковскому с его геометрическим отображением этой теории.

В теории относительности время — форма существования. Без того, что существует, времени и нет. А существует во времени у Радзинского многое. В первую очередь — сам Агафонкин. Персонаж, который не просто куда-то переместился и что-то изменил. Он изменил, а потом сам забыл, что был там и что-то делал.

Тут любители научной фантастики могли воодушевиться. Начать надеяться, что перед нами не политический памфлет и не шутки-прибаутки.

Культура уже впитала тексты Хокинга, идеи усвоились. «Интерстеллар» хорошо был воспринят, органично. Про параллельные варианты жизни современный человек тоже наслышан. Взять хотя бы фильм «Господин Никто».
Мы теперь уже знаем, что не только будущее вероятностно, но вероятностно также и прошлое. В книге «Агафонкин и время» это нашло отражение. Может, если б не Гог и Магог, Путин, особенности сексуальной жизни героев, то вышла бы научная фантастика. Но у автора явно была другая цель.

Радзинский мог сразу же читателя погрузить во множество параллельных вариантов жизней одного и того же человека с возможностью выбора и смутного узнавания, и это было бы весьма современно. Да и не в замшелую квартиру с непонятными людьми мог бы поселить курьера, а предоставить ему апартаменты в центре Москвы и роскошный офис. Так бы ещё и с экранизацией дело не заржавело.

Но автор пошёл по другому пути, начал издалека, обеспечив тем самым несколько ностальгическую атмосферу в духе «Альтиста Данилова» и развитие сюжету своей книги.

У персонажей Радзинского развития то нет (как и нет изменений отношений между героями). Если б не эти постепенно вводимые данные о времени, вплетающиеся в сюжет, то книга могла бы восприниматься совсем плоской. Эдакой клоунадой с Путиным, гопниками Гогом и Магогом, фантазиями о дамах, неустанно ласкающих себя или томимых влечением к паровозам. А так шансы дочитать до конца возрастают.

Персонажи книги Радзинского второстепенны по отношению к собственным действиям. То есть их личности фиксированы, их поведение не меняется в зависимости от пережитых событий. По этой причине финал воспринимается каким-то надуманным, идущим не от особенностей главного героя, а от того, что автору хотелось свести все свои выкладки о времени воедино.

Ну а время, как один из героев, хотя и развивается, но по итогу оказывается неким хаотичным феноменом, который невозможно постичь. У него есть не только изначальные свойства (те самые, которые совпадают с современными научными и философскими предоставлениями о времени). В свою концепцию времени Радзинский добавляет ещё и предметы, способные менять свойства времени (юла, карета). А потом выясняется, что автору ещё и бог понадобился.
В итоге вместо стройной концепции, которая четко бы срабатывала в финале истории, мы имеем дело с ситуацией «Я надену все лучшее сразу».

Предполагается, что у героев есть выбор из сотен вечностей. Но в книге выбирают максимум из двух вариантов. И то, это выбор по принципу «Пусть будет просто не так, как уже было». Поэтому главный герой в итоге живет жизнь, все особенности которой ему заранее не были известны. А выйти из неё он может через припоминания. Но с чего вдруг «вспомнить» становится синонимично «сделать выбор»?

Саму параллельность многих жизней автор ни разу не показал. Так что он заявил многое о времени, но и не воспользовался многим из его характеристик. Много ружей, которые не стреляют. А про совершенные выстрелы не всегда можно ответить на вопрос о том, было ли попадание в цель.

«Агафонкин и время» производит впечатление книги, которая может понравиться по неведомым причинам, непредсказуемым. Поэтому сложно рекомендовать ее кому-либо. Отговаривать кто-то от чтения, впрочем, тоже сложно.