3 С отрядом флотских, товарищ Троцкий нас поведет в последний бой...

• ...Армеец гуторит с соседом
• Что есть за что костями лечь.
• В полку был Троцкий пред обедом,
• Держал напутственную речь.
При всех попытках наделить личность Троцкого какими-то признаками даже мнимой исключительности, на выходе остается заурядная и одиозная персона с символичной датой рождения, которой является 7 ноября. Также символичным было то, что Троцкий, впоследствии любивший повторять фразу про революцию, пожирающую своих детей, сам был пожираем с самого детства болезнью, которую врачи в официальных свидетельствах называли хроническим катаром желудочно-кишечного тракта и которая тесно переплеталась со всей его жизнью. Ему часто приходилось глотать лекарства и соблюдать диету. Смотря на жизнь сквозь облако иудаизма, застрявшего в ветвях его семейной родословной, Лейба Бронштейн был достаточно смел, чтобы примкнуть к революционерам, но недостаточно мужественен для того, чтобы не стесняться своей фамилии. Начало его революционной деятельности пришлось на трудовой город Николаев, где В 1897 г. насчитывалось около 8000 заводских рабочих да около 2000 ремесленных. Культурный уровень рабочих, как и заработок, были сравнительно высоки. Безграмотные составляли ничтожный процент. Место революционных организаций занимало до некоторой степени сектантство, успешно ведшее борьбу с казенным православием. Троцкий, в свою очередь, решил занять их нишу. Центром своих атак Троцкий избирал высококвалифицированных рабочих, которые очень хорошо зарабатывали. На подпольные чтения и беседы, по квартирам, в лесу, на реке собиралось 20–25 человек и более. Некоторые из них называли себя баптистами, штундистами, евангельскими христианами. Но это не было догматическое сектантство. Рабочие просто отходили от православия, баптизм становился для них коротким этапом на революционном пути. В первые недели их бесед с Троцким, некоторые из них еще употребляли сектантские обороты и прибегали к сравнениям с эпохой первых христиан. В первом томе своего жизнеописания, Троцкий настолько часто отвлекается на религиозные экскурсы в историю религию и свои варианты толкования христианства, что сразу становиться понятно, что эта тема является его любимой мозолью. Впоследствии такой же мозолью для Троцкого станет Сталин. С юных лет Бронштейн искал Рай. Но, к его несчастью, «пространное изыскание о рае, об его внутреннем устройстве и о месте нахождения заканчивалось меланхолической нотой: «Точных указаний о месте нахождения рая нет». Когда после октябрьского переворота, Троцкий, казалось, уже готов был увидеть очертания своей мечты, то силуэт Рая заслонил собой Иосиф Сталин. Троцкий в течение нескольких месяцев усердно читал книги по истории масонства, но созидание системы было не его коньком. Ему было больше по нраву разрушение системы, будь то система христианских догм, или православной души. Он понял, что слова могут резать не менее эффективно, чем нож гильотины. Слова могли материализоваться в свинцовые пули для охотничьего ружья, выструганные собственными руками самоубийцы – слушателя новоявленного революционно-сектантского кружка. Характерно, что у любителя поговорить, не нашлось слов для панихиды – они «…молча хоронили его на возвышенности. Речей мы тогда еще стеснялись, как фальши». Но играть словами Троцкому нравилось. Даже свой псевдоним он объяснял тем, что хотел вводить людям в сознание прививку марксизма. Поэтому в течение долгих лет он подписывал свои статьи Антид Ото (от итальянского antidote - «противоядие» ). Та часть жизни Троцкого, в которой он описывает свою подпольную жизнь до революции (которую он сам упорно называет переворотом), представляет из себя почти копипаст глав жизнеописаний любого революционера того времени – от Веры Засулич до Плеханова. Яхве постоянно поглядывал на Троцкого с небес, а сам Троцкий поглядывал на Ленина, рядом с которым его поставили на шахматную доску. Предстояло определиться, кто из них двоих будет королем, а кто – ферзем. Революционные идеи все больше переплетались с религиозными догмами. Особенно ярко это проявилось в лондонской церкви, где социал-демократический митинг чередовался с пением псалмов. Оратором выступал наборщик, вернувшийся из Австралии. Он говорил о социальной революции. Затем все поднимались и пели: «Всесильный боже, сделай так, чтобы не было ни королей, ни богачей». Мысленно подразделяя на классы и категории членов революционной эмиграции, Троцкий толи грелся в лучах славы Ленина, толи заставлял Ильича поверить в свою исключительность. Одновременно он не забывал восторженно рассматривать западный мир сквозь толстые линзы очков и восхищаться им. После революции 1905 года, Троцкий бубнил, словно мантру фразу-вопрос: «Если такова сила молодого пролетариата в России, то каково же будет его революционное могущество в передовых странах?». Идея перманентной революции начала овладевать им, а широкий выбор трактовок этого понятия, позволял ему манипулировать не только этой идеей, но и людьми, понявшими по-своему этот новый термин разрушительной доктрины. По этому поводу Троцкий часто вспоминает злым словом Луначарского – не потому ли, что Луначарский в СССР считался автором идеи замены православия идеей социализма? «В свойственной ему неточной и неряшливой манере Луначарский следующим образом характеризовал впоследствии мою революционную концепцию: «Тов. Троцкий стоял (в 1905 г.) на той точке зрения, что обе революции (буржуазная и социалистическая) хотя и не совпадают, но связываются между собою так, что мы имеем перед собою перманентную революцию. Войдя в революционный период через буржуазный политический переворот, русская часть человечества, а рядом с нею и мир уже не сможет выйти из этого периода до завершения социальной революции. Нельзя отрицать, что, формулируя эти взгляды, т. Троцкий выказал большую проницательность, хотя и ошибся на пятнадцать лет». Троцкий всегда рад был поддержать миф о своей проницательности. В начале декабря 1905 года он опубликовал довольно любопытный манифест, позволяющий сделать предположения о том, чья рука возила фигурку Троцкого по шахматной доске геополитики. Манифест провозглашал неизбежность финансового банкротства царизма и категорически предупреждал, что долговые обязательства Романовых не будут признаны победоносным народом. «Самодержавие никогда не пользовалось доверием народа, – гласил манифест Совета рабочих депутатов, – и не имело от него полномочий. Посему мы решаем не допускать уплаты долгов по всем тем займам, которые царское правительство заключило, когда явно и открыто вело войну со всем народом». Французская биржа через несколько месяцев ответила на этот манифест новым займом царю в три четверти миллиарда франков. Пресса реакции и либерализма издевалась над бессильной угрозой Совета по адресу царских финансов и европейских банкиров. А затем, после победы революции, декрет Совета Народных Комиссаров от 10 февраля 1918 г. объявил начисто аннулированными все царские долги. Троцкий писал и передавал по частям для напечатания свою книгу «Россия и революция», в которой он высказал с определенностью мысль о том, что революция, начавшаяся в России, не может закончиться до тех пор, пока не будет достигнут социалистический строй. Его теория «перманентной революции» – как называли эту мысль – не разделялась тогда почти никем, однако он твердо стоял на своей позиции и уже тогда усматривал в положении государств мира все признаки разложения буржуазно-капиталистического хозяйства и относительную близость социалистической революции… Коньком Троцкого становится эпатаж. Редакция «Киевской мысли» печатает статью Троцкого, рассказывавшую о болгарских зверствах над ранеными и пленными турками и изобличавшую заговор молчания русской печати. Это вызвало бурю возмущения со стороны либеральных газет. 30 января 1913 г. Троцкий предъявил Милюкову в печати «внепарламентский запрос» по поводу «славянских» зверств над турками. Полемика длилась несколько недель, с неизбежными намеками правительственных газет на то, что под псевдонимом Антид Ото скрывается не только эмигрант, но и австро-венгерский агент. Эта шумиха позволила Троцкому скрыться в Австрии, где он мог лицезреть написанные на заборах пожелания ненавистным его сердцу славян – «Alle Serben muessen sterben». Дальше Троцкий перемещается в США, где остается до начала февральской революции. По прибытии в Россию Троцкий с головой окунается в подготовку соцреволюции, но вот беда – ферзь слабая фигура и отец перманентной революции беспомощен перед реальностью, которая сильно отличается от книг. Но его спасли и спасителем был обычный матрос Николай Маркин. Троцкий не задумываясь (или не думая) пишет: «Маркин был сделан из одного куска, и притом из настоящего материала. Я не знал о его существовании, когда он уже взял на себя заботу о моей семье. Он познакомился с мальчиками, угощал их в буфете Смольного чаем и бутербродами и вообще доставлял им маленькие радости, на которые было так скупо то суровое время. Маркин заглянул к старшему дворнику и в домовой комитет, притом, кажется, не один, а с группой матросов. Он, должно быть, нашел какие-то очень убедительные слова, потому что все вокруг нас сразу изменилось. Еще до октябрьского переворота в нашем буржуазном доме установилась, так сказать, диктатура пролетариата. Только позже мы узнали, что это сделал приятель наших детей, матрос-балтиец». Когда читаешь дальнейшие описания Маркина, создается впечатление, что их писал Джон Рид – тот же идиотский примитивный фельетонный стиль. Навскидку несколько цитат: «Он охранял, а где невозможно было, разрушал склады. В высоких сапогах он бродил по колени в дорогом вине, вперемешку с осколками стекла. Вино стекало по канавам в Неву, пропитывая снег». «Пропойцы лакали прямо из канав. Маркин с револьвером в руках боролся за трезвый Октябрь. Промокший насквозь и пропахший букетом лучших вин, возвращался он домой, где его с замиранием сердца ждали два мальчика. Маркин отбил алкогольный приступ контрреволюции». «Когда на меня легло министерство иностранных дел, невозможно было, казалось, подступиться к делу. Тогда Маркин стал на время негласным министром иностранных дел. Он сразу разобрался по-своему в механизме комиссариата, производил твердой рукой чистку родовитых и вороватых дипломатов, устраивал по-новому канцелярию, конфисковал в пользу беспризорных контрабанду, продолжавшую поступать в дипломатических вализах из-за границы, отбирал наиболее поучительные тайные документы и издавал их за своей ответственностью и со своими примечаниями отдельными брошюрами. Маркин не имел академического значка и даже писал не без ошибок. Его примечания поражали иногда неожиданностью мысли. Но в общем Маркин крепко забивал свои дипломатические гвозди и как раз там, где следовало. Барон Кюльман и граф Чернин с жадностью набрасывались в Брест-Литовске на желтые книжки Маркина…»
Чтобы так расписываться в собственной «неприспособленности», нужно быть мечтательным созерцателем, а не решительным революционером. Смерть Маркина Троцкий описал один в один, как описана смерть Мальчиша-Кибальчиша в одноименной сказке. Видимо истинное лицо переворота было настолько ужасным, что его приходилось скрывать за ничего не значащими деталями. Все фарс и даже митинги Троцкий проводит на манеже цирка Модерн. На митингах он объявляет, что вся армия с народом, а сам обливается холодным потом, когда узнает, что «…во всем огромном петроградском гарнизоне у «демократии» не было ни одной надежной части. Пришлось дожидаться, пока вооруженная сила не пришла с фронта». В мечтательном забытьи Троцкий отдает приказы всем: и матросам с Авроры, и и охранникам Смольного и Зимнего… Весь переворот на нем держится. Его воображение рождает новый лозунг – смерть несогласным! Этот лозунг перерастает в красивую программу минимум: «Если вы не дрогнете – гражданской войны не будет, наши враги сразу капитулируют, и вы займете место, которое вам по праву принадлежит». Почувствуйте разницу с тактикой Ленина, мечтающим о гражданской войне. Троцкий пишет серию статей, обеляющих короля, прибывшего в вагоне из Германии. Между Лениным и ним устанавливаются более близкие отношения. Объединились два противоречия - «Перманентная революция против перманентной бойни!». Ленин, который нередко в подлинном смысле слова влюблялся в людей, 1 ноября, во время горячих прений в партийном комитете Петрограда, воскликнул: «Нет лучшего большевика, чем Троцкий». И сделал Троцкого начальником советской дипломатии… Ни Ленин, ни Троцкий не верили, что новое государство просуществует долго. Они судорожно начали выпускать декреты, один за одним, чтобы вбить их, словно вехи в страницы истории. Чтобы, по крайней мере, провокаторам было чем махать перед носом у рабочих на предприятиях «непокорных» олигархов запада; чтобы позже, в процессе зарождения нацизма в Германии, получать голоса избирателей, напуганных угрозой кровавых коммунистов. Троцкому и Ленину нечего было делать в голодном Петрограде, и они перемещаются в Москву, этот ненавистный западу символ Руси. Троцкий сам пишет, полушутя, полусерьезно, что думал украсить купола кремлевского храма серпом и молотом. Тем более голодный Петроград не особенно нужен был Антанте и Германии. Другое дело Москва. Но не сложилось… Троцкий во главе делегации, состоящей из невесть кого, отправляется обсуждать условия заключения мира. Здесь Троцкий лично объясняет свою тактику затягивания переговоров и формулу «ни мира, ни войны». «Если немецкий империализм не сможет двинуть против нас войска, так рассуждал я, это будет означать, что мы одержали гигантскую победу с необозримыми последствиями. Если же удар против нас еще окажется для Гогенцоллерна возможным, мы всегда успеем капитулировать достаточно рано. Тогда мы вынуждены будем подписать мир. Но тогда для всех будет ясно, что у нас нет другого исхода. Этим одним мы нанесем решительный удар легенде о нашей закулисной связи с Гогенцоллерном..». «На решающем заседании Центрального Комитета 22 января прошло мое предложение: затягивать переговоры; в случае немецкого ультиматума объявить войну прекращенной, но мира не подписывать; в дальнейшем действовать в зависимости от обстоятельств». Троцкий идет на принятие помощи от Франции и Англии, якобы для поддержки в войне с Германией. Ленин постановил: «Уполномочить т. Троцкого принять помощь разбойников французского империализма против немецких разбойников». Именно в описании хода событий в процессе обсуждения Брестского мира, Троцкий проводит черту между собой и Сталиным. Сталин был патриотом своей страны, его беспокоила судьба революции в России. В то время, как для Троцкого и Ленина краеугольным камнем была революция в Европе и прежде всего в Германии. Далее буквально в каждой главе своей книги Троцкий так, или иначе вставляет шпильки в образ Сталина, который служит для него куклой вуду, но ни разу не приводит каких-либо обоснованных аргументов, подтверждающих демонизм Сталина. В тоже время сам готов и буквально топит страну в крови. «Нельзя строить армию без репрессий. Нельзя вести массы людей на смерть, не имея в арсенале командования смертной казни», - говорит он. Поезд Троцкого колесит по стране, словно корабль колонизаторов по диким островам. Некоторых туземцев он подкупает подарками – одеждой, хлебом; некоторых просто расстреливает. В армию не загнать иным путем. Мятеж в Кронштадте подавляется безжалостно. «У нас всегда было в резерве несколько серьезных коммунистов, чтоб заполнять бреши, сотня-две хороших бойцов, небольшой запас сапог, кожаных курток, медикаментов, пулеметов, биноклей, карт, часов и всяких других подарков. Мы соединялись прямым проводом с Москвой, и мой заместитель Склянский принимал от меня требования на самые необходимые для армии – иногда для дивизии, даже для отдельного полка – предметы снабжения». Поезд Троцкого служил оной цели – создать и поддержать у населения иллюзию наличия государственной власти. Власти за которой стоит решительное большинство и сила. К этому и сводилась суть красного террора… Троцкий неустанно шел к своей цели – превращению страны в один военный лагерь. Даже НЭП должен был стать всего лишь остановкой на пути к этому военному лагерю.
После смерти Ленина, Сталин и Дзержинский сумели избавить страну от этого наваждения. Гражданин Троцкий Лев Давыдович был выслан из СССР.