4

Какова вероятность того, что дочитаешь книгу о Булгакове ровнехонько в день его памяти? Один к трёмстам шестидесяти пяти (пусть математики меня поправят, ежели что не так). Я же вижу в этом мистику - как, впрочем, и во всей жизни этого роскошного писателя.
Что в этой биографии самое отталкивающее и самое (одновременно) потрясающее? Полнейшее отсутствие автора (Павла Фокина то бишь). Насколько я поняла, автор тихонечко проделал свою гигантскую работу по обработке архивов и теперь сидит, не отсвечивает. Сначала это пугает. Читаешь и думаешь - ну что же это за лохмотья, что за сведения обрывочные? Ну сколько можно - только привыкнешь к автору высказывания, как уже другой на горизонте появился - читай, вникай теперь, чем Виталий Яковлевич Виленкин отличается от Юрия Петровича Полтавцева. Одних только жён три штуки, и они вовсе не стремятся появляться в хронологическом порядке, тут и там возникают со своими воспоминаниями. Однако позже повествование становится настолько цельным, что частая смена рассказчиков нисколько не раздражает, а сливается в удивительно благозвучный хор.
Конечно, по свежим следам писать об этой книге тяжело; после всех этих мучительных описаний смерти и страданий близких Мастера. Но именно для объективности мы и сохраняем цитаты, разве не так? Иначе лично я только рыдала бы всю рецензию над последней главой. Итак, что меня вдохновило? Вот, например, немного об образовании людей в начале 19 века, о том, что нам и не снилось, к сожалению...

Отец его, Афанасий Иванович, был профессор богословия Киевской Академии, великолепно знавший языки. Он научил Михаила Афанасьевича с детства латыни и греческому, что помогало Михаилу Афанасьевичу в дальнейшем легко овладевать языками. Так, когда он писал «Дон Кихота», то взялся за испанский язык, для того чтобы самому читать и переводить интересные места в точности, по-своему.
Когда он кончил заниматься испанским, он взялся за итальянский. Английским он владел, во всяком случае, настолько, что мог читать; говорил он слабо, а читал и понимал все.

Или вот. Я, как музыкант, корчусь в муках зависти:

Булгаков не учился музыке, но умел наигрывать. Он играл Вторую рапсодию Листа — не всю, но кусками…

Удивительная жизнь выпала на долю этого поколения. Срочно пришлось приспосабливаться к новой идеологии, вере, образу жизни. Тяжело представить, чего стоило людям, привыкшим к определенному уровню жизни, сорваться в тот же Владикавказ, жить там, не зная, придется ли завтра ужинать и оставит ли твою семью в живых внезапно переменившаяся власть. Даже в Москве, перебиваясь с хлеба на воду, не имея ни приличной одежды, ни уверенности в том,что очередную газету завтра не расформируют, человек беспокоится... о собственной библиотеке. Не представляю лучшей характеристики.

Работой я буквально задавлен. Не имею времени писать и заниматься как следует франц. язык. Составляю себе библиотеку (у букинистов — наглой и невежеств. сволочи — книги дороже, чем в магазинах)

Честно признаюсь, я окончательно и бесповоротно люблю Булгакова именно из-за "Мастера и Маргариты". Однако (во всяком случае, исходя из этой биографии) главным его произведением была "Белая гвардия". Именно в ней он искал место для себя в новой эпохе, пытался договориться со своим прошлым, именно это произведение, кроме прочего, сделало его драматургом. И вновь проявился недюжинный булгаковский талант - на сей раз актерский и режиссерский:

Но парадоксально: его актерская и авторская жадность не могла удовлетвориться одной ролью в пьесе — ему нужен был не один характер, а много характеров, не один образ, а много образов. Если бы его попросили сыграть сочиненную им пьесу, он сыграл бы ее всю, роль за ролью, и сделал бы это с полным совершенством. Так, в «Днях Турбиных» он показал на репетиции почти все образы, охотно и щедро помогая актерам

Именно "Белая гвардия" и стала для него началом конца. С переменным успехом его печатали, ставили его пьесы, но призрак "контрреволюционного" писателя следовал с ним до самой смерти.

Карикатуристы изображали Булгакова не иначе как в виде белогвардейского офицера. Ругали и МХАТ, посмевший сыграть пьесу о «добрых и милых белогвардейцах». Раздавались требования запретить спектакль.

Удивительно, что при всей безысходности, окружившей писателя в его московский период, он так и не вернулся к морфию, зависимость от которого была просто невероятной. Поражает, что человек смог справиться с этим, и больше никогда, ни в моменты дикой несправедливости, ни в моменты невыносимой боли не вернуться к этому веществу. Честно признаться, я была уверена до прочтения этой книги, что Булгаков время от времени баловался морфием на протяжении всей жизни. Было радостно, что я ошиблась.
О "Мастере и Маргарите" сказано здесь до обидного мало. Практически не затронуты мистификации, болезненная любовь, которая оказывается важнее желания жить. Но это не страшно. Думаю, что эта книга неплохо говорит за себя сама. Выяснилось, что Булгаков - не только Мастер, он еще и тот самый москвич, которого испортил квартирный вопрос. Забавно.

Для М.А. квартира - магическое слово. Ничему на свете не завидует - квартире хорошей! Это какой-то пунктик у него."

Формат книги мне определенно понравился. Автор не давит своим авторитетом и деликатно уступает место очевидцам событий. Очень к месту добавлены вставки из произведений Булгакова (особенно пронзительным оказался "Морфий"). В-общем, Булгакова надо читать и перечитывать, вывод такой. А мистификации ждать себя не заставят, уж поверьте.