5

«Я твердо держался глубоко запавших мне в душу слов моего брата Николая Федоровича: "До тридцати лет не надо печататься", и довольствовался тем, что знакомые девицы переписывали мои стихи и даже (ну, как было тут не сделаться феминистом!) учили эту чепуху наизусть.
В университете, - как отрезало со стихами. Я влюбился в филологию и ничего не писал, кроме диссертаций. Потом я стал учителем, но увы! До тридцати лет не дождался - стишонки опять прокинулись, - слава богу, только они не были напечатаны».

Так писал в своей автобиографии Иннокентий Аннинский. Подумать только… придерживайся поэт версии о том, что его стихи всего лишь стишонки и чепуха, мы могли бы никогда не познакомиться с его творчеством…
Тем не менее, первая, дебютная книга Анненского «Тихие песни» была встречена прохладно. К примеру, Александр Блок счел ее чьим-то робким дебютом, назвал «угаром декадентских форм», препятствующих «чистым ощущениям» «человеческой души, убитой непосильной тоской». Не менее, снисходительным оказался и Валерий Брюсов.

Да, в стихах Анненского очень много этого. Безверие, отчаяние, одиночество. Оторванность от мира, от людей.

Я на дне, я печальный обломок,
Надо мной зеленеет вода.
Из тяжелых стеклянных потемок
Нет путей никому, никуда...

Но он просто другой. Он чувствует именно так. Преломляет мир через такие чувства.

Я - слабый сын больного поколенья
И не пойду искать альпийских роз,
Ни ропот волн, ни рокот ранних гроз
Мне не дадут отрадного волненья.
Но милы мне на розовом стекле
Алмазные и плачущие горы,
Букеты роз увядших на столе
И пламени вечернего узоры...

"Кипарисовый ларец" вышел в свет в апреле 1910 года - спустя четыре месяца после смерти его автора. Брюсов продолжал считать стихи Анненского и сам сборник с его делением на трилистники претенциозными, но у поэта появились и почитатели. Бальмонт, после прочтения, восторженно говорил об «ощущении музыкальности души». Для Ахматовой корректура «Кипарисового ларца» послужила поэтическим напутствием: она «была поражена и читала ее, забыв все на свете». Как жаль, что узнать Анненскому об этом не довелось. Многогранная личность – директор гимназии, в которой учился Николай Гумилев, поэт-модернист, известный критик, заинтересованный ритмами Бальмонта, знаток французской литературы, переводчик Эврипида… Казалось бы, жизнь тоже должна быть многогранной, интересной, бьющей эмоциями. Но, читая сборник "Кипарисовый ларец", помимо красоты и лиричности эпитетов и метафор, чувствуешь невыразимую грусть, тоску, усталость, человека, написавшего строки:

Бесследно канул день. Желтея, на балкон
Глядит туманный диск луны, еще бестенной,
И в безнадежности распахнутых окон,
Уже незрячие, тоскливо-белы стены.
Сейчас наступит ночь. Так черны облака…
Мне жаль последнего вечернего мгновенья:
Там все, что прожито,- желанье и тоска,
Там все, что близится,- унылость и забвенье.
Здесь вечер как мечта: и робок и летуч,
Но сердцу, где ни струн, ни слез, ни ароматов,
И где разорвано и слито столько туч…
Он как-то ближе розовых закатов.

И все же, все же, все же… Еще будучи совсем девчонкой, первые стихи, которые я заучила наизусть, были стихи не любимой теперь Ахматовой или обожаемой всегда Цветаевой, это были строки:

Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя...
Не потому, чтоб я Ее любил,
А потому, что я томлюсь с другими.
И если мне сомненье тяжело,
Я у Нее одной ищу ответа,
Не потому, что от Нее светло,
А потому, что с Ней не надо света.

И поэтому я продолжаю с упоением перечитывать Анненского, а каждому, кто считает его очень скучным и серым поэтом, пишущим только о смерти и тоске, предлагаю прочесть одно из своих самых любимых стихотворений – «Смычок и струны» из сборника «Кипарисовый ларец». Чем не роман-метафора в шести строфах?

Какой тяжелый, темный бред!
Как эти выси мутно-лунны!
Касаться скрипки столько лет
И не узнать при свете струны!

Кому ж нас надо? Кто зажег
Два желтых лика, два унылых…
И вдруг почувствовал смычок,
Что кто-то взял и кто-то слил их.

«О, как давно! Сквозь эту тьму
Скажи одно, ты та ли, та ли?»
И струны ластились к нему,
Звеня, но, ластясь, трепетали.

«Не правда ль, больше никогда
Мы не расстанемся? довольно…»
И скрипка отвечала да,
Но сердцу скрипки было больно.

Смычок все понял, он затих,
А в скрипке эхо все держалось…
И было мукою для них,
Что людям музыкой казалось.

Но человек не погасил
До утра свеч… И струны пели…
Лишь солнце их нашло без сил
На черном бархате постели.