Больше рецензий

951033

Эксперт

будет лямзать

19 февраля 2018 г. 01:49

4K

5 Путь к краю кушетки

Все слова на «ина» - женского рода. Пучина, лучина, картина, малина, витрина... Женщина, наконец. Почему же мужчина - мужского? Самого настоящего женского. Просто все договорились считать мужчину он вместо она – вопреки логике языка, а на самом дела надо она, язык нам верно подсказывает, он умнее нас. А мы язык обмануть пытаемся. А если прислушаться к языку по-честному и непредвзято, никаких мужчин вообще нет.

«Франсуаза» выстроена и сплетена не хуже, чем «Грачи улетели». Сергей Носов выдерживает суховатый, отстранённый и рваный стиль повествования, ни разу не оступаясь ни в семейную сентиментальщину, ни в новорусский пафосный сумбур. Кажется, что каждую мизансцену он рисует всего лишь двумя-тремя общими штрихами: форточка, беломорина, старый художник – но каким-то образом неизменно для каждой такой мизансцены в голове возникает очень подробная, с завитушками и подробностями, 3D-картина. Не знаю, как там у других читателей, но всю петербургскую часть повествования я опять, как и в его «Члене общества», провёл будто в подробном осязаемом сновидении. Знаю, это, в общем-то, одна из основных функций литературы, но с русскоязычными писателями ты в основном либо морщишься от того, насколько топорно у них эти 3D-сновидения получаются, либо они преследуют какую-то совсем другую цель. Носов вот последовательно конструирует в своих романах подробнейшую копию Санкт-Петербурга.

Вкупе с этой визионерской деятельностью, переплетением ветвей сюжета «Франсуаза» напоминает собой сценарий русского сериала. Да, такого вот нового русского сериала, из телевизора, весьма бюджетного (это не в укор сказано, чем бюджетнее – тем ближе к жизни), с сериальными рожами, с этой эстетикой умеренного русского шика, когда мы ездим на джипах, но пьём водку только от спонсора. Просто актёры у Носова играют не как изнурённые задоенные жабы, которых ассистент режиссёра под столом бьёт электрошоком в сценах семейных скандалов. Долго пытался определить для себя этот феномен и вывел такую формулу: Носов пишет, как смесь состоявшихся взрослых Андрея Геласимова и Виктора Пелевина. Фигня только в том, что Геласимов и Пелевин как раз таки НЕ состоялись как взрослые писатели. Геласимов после лучших своих вещей: «Жажды», «Рахили», «Года обмана» скатился до состояния сериального сценариста низшего пошиба. А Виктор Олегыч, кхм-кхм, скажем так, попал в глубокую зависимость от предмета своих исследований. И вот как раз Носов абсолютно без вторичности, без какой-либо преемственности, один самостоятельно заменяет для меня призраков этих двух несостоявшихся великих писателей.

Каждый из коротеньких эпизодов «Пути к леднику» имитирует собой такой психотерапевтический приём или сеанс лёгкого гипноза, только рассказывает всё герой, и мы даже иногда можем отследить точки входа и выхода из гипноза – по каким-то контрольным словам. И очень здорово получается, когда действие на плане физическом отражает действие на внутреннем эмоциональном плане: допустим, машинки долго-долго карабкаются по серпантину на гору, чуть тридцать раз не сваливаются в пропасть, а у героя внутри – практически то же самое, идёт некое ожидание катарсиса, которого он одновременно и ждёт, и боится его, а потом вообще не понимает, что в итоге произошло-то? Был ли катарсис? Так и Носов на своём третьем, авторском плане, осторожно ходит по грани сериала, психоаналитического сеанса, сатиры на семейный роман и входа во Внутреннюю Монголию. И в отличие от всех остальных он прекрасно знает, где эта грань проходит, и как можно войти.

Отдельно хочется привести цитату из романа для всех поклонников Дж. Г. Балларда. Спасибо, Сергей Анатольевич, это было очень круто.

спойлер
И все же за долю секунды до неминуемого Артем перестает тормозить и подает вправо, на обочину. О том, что главное - не оказаться на встречной, он думает, когда колеса уже отрываются от земли, когда и остается-то времени только подумать о главном.
Один раз перевернулись всего, один раз, и встали на все четыре - в зарослях борщевика. Соответственно, и весь мир вместе с дорогой, деревьями, полем, заросшим апокалипсическим борщевиком, вместе с водонапорной башней, крышей заброшенного свинарника и пасмурным небом, перевернулся, но только один раз, и, перевернувшись единожды, твердо установился на своем прежнем месте. Звуковым образом этой стремительной круговерти отвечал резкий выклик: Алина прокричала, как цапля, хотя вряд ли он помнил, как цапли кричат, но это был очень узнаваемый крик.
- Жива?
И в глазах ее он прочитал (насколько умел читать по глазам) изумление.
Она была не просто жива, но как-то странно жива, как-то слишком жива, а что до ремней, слава ремням! - как сидела, так и сидела на месте.
<...>
Алина сидела как сидела, так и не расстегнув ремень. Стекло с ее стороны было опущено. (Оно и раньше было опущено (стекла, что странно, были на месте).)
Какое-то отрешенное, непонятное лицо.
- Ты правда жива?
(В американских фильмах - с поправкой на русский перевод - герой неизменно интересуется: «Ты в порядке?»)
Уголком рта изобразила что-то неопределенное, совершенно постороннее тому, что сказала:
- Я кончила.
свернуть