5 Осколки мира

Один из самых известных (в том числе благодаря прекрасной экранизации Джеймса Айвори с Энтони Хопкинсом) романов свежеиспеченного Нобелевского лауреата Кадзуо Исигуро принято называть поразительным. Главным образом потому, что довольно молодому на момент его написания японцу удалось создать нечто до мозга костей британское, плоть от плоти туманного Альбиона, даже с джентльменским набором стереотипов о чопорности, снобизме, застегнутой на сто пуговиц традиционности, бесконечных дождях, туманно-сером пейзаже, непременном вечернем чае и растворяющихся в воздухе почтительных дворецких.
«Остаток дня» – это дневник такого невидимого дворецкого: описание поездки по Англии в гости к бывшей коллеге и воспоминания о прежней жизни, до Второй Мировой. Эта война разделила на «до» и «после» многие жизни, но герой Исигуро, мистер Стивенс, видит ее совсем в непривычном свете. В конце 1930-х годов он служил дворецким в огромном доме, где вершились судьбы Британии и куда приезжали с визитами величайшие люди своего времени. Это ли не предел мечтаний дворецкого? Послевоенное время стало закатом аристократической Англии: особняки, увитые плющом и многовековой историей, обезлюдели, места аристократов в n-ном поколении заняли амбициозные предприниматели, в том числе американцы, желающие по сходной цене приобрести кусочек отсутствующего в их стране прошлого. В этом обновленном, освобожденном от многих сословных предрассудков мире дворецкий превратился в часть интерьера – наравне с изящной лепниной или чипэнддейловским креслом. Исигуро использует исключительно прошедшее время, даже если речь идет о событиях сегодняшнего дня, и это делает повествование рефлексивным, ностальгичным, как будто жизнь остановилась и завтра никогда не наступит. Представьте себе роман, написанный от лица антикварного столика с безупречным провенансом: историю, полную сожалений о безвременно ушедшем; о том, как былые рауты сменились тягостной тишиной запустения и забвения; о том, как раньше ты хранил портсигар наследного принца, а теперь – так же почтительно, потому что не можешь иначе – держишь какую-нибудь книжонку с загнутым уголком вместо закладки. «Остаток дня» – такой роман.
Вполне в духе того же столика, мистер Стивенс совершенно не испытывает эмоций. Или, по крайней мере, не позволяет себе признаться в их существовании. Предельно сдержанная интонация, формальные до клишированности речевые обороты героя у Исигуро парадоксальным образом не выглядят сухими. Герой даже наедине с собой не может высказываться откровенно, но, стоит только немного привыкнуть к этому стилю изложения, и вы начнете понимать подразумеваемое – и ощутите, разделите неуютное беспокойство бесконечных сомнений: а что если (маловероятно, но вдруг)… жизнь прошла впустую? В той точке, где впервые появляется это понимание, роман поворачивается к читателю какой-то до тех пор невидимой стороной, и уже кажется, что японского в нем не меньше, а то и больше, чем английского. Наверное, только эмигрант вроде Исигуро – одновременно и привязанный к двум своим родинам, и смотрящий на каждую из них со стороны – мог написать такую, в чем-то до банальности прозрачную, а в чем-то неуловимо обманчивую, многогранную, историю.
Взять хотя бы эти вечные, типично британские understatements (намеренные преуменьшения) – разве не свойственны они японцам, с их национальной идеей не допустить публичного проявления чувств и одинаково стойко встретить и успех, и поражение. И так ли велика разница между правилами поведения до анкедотичности идеального, «достойного» в терминологии мистера Стивенса, дворецкого и самурайским кодексом Бусидо, если оба сводятся к максиме: делай, что должно, и будь, что будет. Исполнительный батлер как-то незаметно превращается в ронина, который пережил позор своего господина и скитается по стране, неспособный найти себе место в изменившемся мире. А за ним встает и образ целой страны, которая едва ли пострадала от войны меньше Великобритании. Маленькая, до начала XX века практически не фигурировавшая в западных хрониках, Япония после реставрации Мейдзи оказалась, опять же, пользуясь терминологией мистера Стивенса, у «ступицы колеса», которая вращает мировую историю. И за этот всплеск амбиций поплатилась даже слишком жестоко: атомными бомбардировками Хиросимы и унизительной конституцией, которая поставила страну практически в полную зависимость от США. А ведь устремления были благородны, и верность долгу так похвальна, и личные интересы постоянно приносились в жертву великим, пусть и не всегда понятным, целям. Если ты все делал правильно, почему сейчас не смеешь прямо посмотреть в глаза соседям и вынужден постоянно притворяться кем-то другим?
Мягко и ненавязчиво, Исигуро рассматривает традиционные – что для Англии, что для Японии – концепты нерассуждающего служения, преданности идее так, что невольно задаешься вопросом: не эта ли амбициозная и бездумная преданность привела к власти фашистов. Позиция «маленького человека», который не может иметь собственного мнения, но хочет быть частью чего-то великого. Автор не укоряет и не осуждает: взгляд мистера Стивенса – это точка зрения человека с побежденной стороны, потерянного и пытающегося найти если не объяснения, то хотя бы оправдания и одновременно осознающего, что эта неловкая – немножко позорная, немножко хорохорящаяся – виноватость останется с ним на всю жизнь. Его мнимая причастность к истории оказалась настолько незначительной, что он даже не заслуживает порицания, только вызывает, просто по-человечески, сочувствие. Ведь в этой погоне за великим как-то незаметно потерялось самое важное, и воспоминания превратились в бесконечную цепочку «не»: неумение понимать юмор, неспособность к нормальному общению, незамеченная и недооцененная любовь, не позволенное себе счастье – и цель, которая оказалась недостойной такой жертвы.
Как бы ни был масштабен и многослоен этот миниатюрный роман, он все-таки прекрасен именно своей человечностью. Доброта Исигуро к своему герою позволяет читателю полюбить его, несмотря на его очевидные недостатки. И пусть власть прошлых ошибок велика, и сомнения повсюду сопровождают тех, кто рискует задуматься о жизни – исход дня обещает начало нового, а в будущем, как на дне ящика Пандоры, всегда остается надежда.