4 Над звездами, может быть, я услышу остальное (с)

Одновременно философский трактат, поэзия в прозе, гимн во славу античности и агонизирующая история человека с биполярным расстройством, нежная, рыдающая, оборванная на полуслове.
Это первый вариант "Гипериона", тот, что публиковал Шиллер в далеком 1793 году. Отрывок из переписанной версии тоже приведен, но, отчего-то, затрагивает гораздо меньше. Может быть, из-за образа Диотимы, сменившей имя, перешедшей из благословенных небом детей, слишком впечатлительных чтобы снести откровение, в разряд повелевающих и исчезающих подобно туману пифий. Больше склонных давать приказы, нежели чувствовать. Может быть из-за Адамаса, только что он был бродячим странником из детства, колдуном и сказителем, человеком без лица, а теперь вдруг раз - и просто путник со скучной биографией, ровесник и любитель древностей, хотя все ещё - путешественник. Может из-за отсутствия простора и света внутри всамого Гипериона. Меньше юности, больше слез.
Но это про переписанное, а разве нам оно нужно?
Вот он, первый вариант, раскинувшийся во всю ширь, гораздо более ощущийся древним, чем, например, работы Шекспира - хотя прекрасный театрал писал за два века до.

"Бедный Гёльдерлин! Он находится на иждивении у столяра, который о нем заботится, гуляет с ним, сторожит его, насколько это необходимо. Он не буйствует, только не следует доверять всему, что приходит ему в голову"

Но сама эта вязь, этот крик "Гипериона" ценен мне куда больше всеобщего равенства и прозрения, утопической донельзя цели, которой зачарован герой - и которая всегда в шаге, но никогда недоступна. В болезни ли дело? Все время помнишь, что он болен - и оттого куда больше нежности пробуждает его речь, и что-то такое между отчаянием и лаской, и хочется "подхватить его под руки, как орел - своего Ганимеда, и улететь с ним за море с его островами". Потому что все они, такие сияющие, такие уникальные - идут к смерти, гордо вскинув своё знамя. Познав любовь во всех проявлениях - к учителю, к мужчине и воину, к женщине и жрице - они не находят в том утешения. Путь предрешен.
И здесь не Греция в центре и не 18 век, здесь просто некий человек вне времен, с самого раннего возраста вдыхавший пепел античности, пока тот не наполнил его до краев и не возрос в нем во всю ширь. Призрак красоты и абсолюта. Воплотившаяся тоска по тени совершенного.