4 — Надеюсь, дорогой господин Дроссельмейер, — сказала мама, — что на этот раз вы расскажете не такую страшную сказку, как обычно.

Потому что она действительно страшная - и, признаюсь, именно этого я ждала от Гофмана. То есть как, вот перед тобой, первый слой: принцы и принцессы, сахарные башни, великолепие красок, шелк и ленты. А за ними - сверкнувшие мертвенным зеленым глаза Щелкунчика, Дроссельмейер, умостившийся на часах и хрипло хохочущий свои стихи-заклинания, дитя, превращающееся в уродливую куклу, которую перебирают умелые руки мастера-часовщика. Осколки стекла в ручке ребенка. Тайный шорох по ночам. Острые зубы, щелкающие над ухом. Вся та красота и весь тот ужас, что кроется в механизме - мертвом и блестящем.
За очень простыми мотивациями и характерами - пространство сказки, хтонической и в чем-то безнадежной. Тайны, которые не открыты, объяснения, которые выходят из всяких границ быта, спервоначала объяснявшего все совсем другим языком.
Что-то такое есть, связанное с Гофманом, что одновременно обещает тебе захватывающую историю и при том отпугивает. Ну что же, первый шаг сделан.