5

Ах, какую странную, глубокую и сладкую власть имеют над нашим воображением эти опустелые, изуродованные места, где когда-то так радостно и легко жили люди, веселые, радостные, свободные и мудрые, как звери.

Вообще-то это по определению должна быть абсолютно не моя книга. Во-первых, потому что Куприн почему-то почти всегда нагоняет на меня неизбывную тоску. Во-вторых, потому что я, как Обломов, не понимаю море и не люблю читать о нём; в-третьих, ну вот ни пся не разбираю в рыбной ловле и не могу даже толком представить себе все эти крючки-сети-снасти.
И тем не менее "Листригоны" меня совершенно очаровали. Как будто тёплый ветер дунул со страниц, брызнув в лицо солёной водой.
Тихая Балаклава, солнце, виноградники, толстый кот кимарит на крыльце, в кофейне за картами рыбаки лениво травят свои морские байки. Не верится, что, стоит пронестись по берегу радостному кличу: "Рыба пошла, рыба идет!" - и вот уже выйдут в море не смирные мужички, а могучие листригоны, легендарные античные великаны, попирающие ногой волну. И алым глазом блеснёт в ночи фонарь на горе, подобной сказочному чудовищу, что опустило голову глубоко в воду и стережёт погребённое под его лапами золото давно затонувшего корабля...
А лица, а люди, а характеры! Чего стоят хотя бы отважный Ваня Андруцаки или проказник Сашка Комиссионер!.. Как-то необычно и приятно становится от мысли, что Куприн ведь почти ничего не присочинил, а значит, были и есть на свете такие удивительные персонажи.
А пейзажи! Мирный, тихонький уголок, в котором - древняя история и природное волшебство.

...и там, где теперь слышится гнусавый теноришка слабогрудого дачника, уныло скрипящий:
И на могилу приноси
Хоть трижды в день мне хризанте-е-мы, -
там раздавались безумно-радостные, божественно-пьяные возгласы:
Эвое! Эван! Эвое!