3.5 Кант, Незнайка и Нобелевская премия

От чтения «Незнайки в солнечном городе» больше всего удовольствия получил бы Иммануил Кант, потому как ситуация с бескорыстными поступками описана в книге просто блестяще. Незнайка совершает хорошие поступки, чтобы (за совершение трех таковых поступков подряд) получить волшебную палочку, на что его подруга Кнопочка с поистине философской прозорливостью замечает, что в таком случае его хорошие поступки вовсе не бескорыстны. Незнайка оказывается в интересной ситуации. В самом деле: как ему отныне совершить хоть один хороший поступок, не вспомнив при этом о волшебной палочке? Мысль о желанной награде уже слишком прочно въелась в его мозг. «Блестяще!», - воскликнул бы Кант: «А ну-ка, Незнайка, постарайся и соверши подлинно хороший поступок – без всякой задней мысли. Да, не так это просто, как тебе казалось. Посмотрим, посмотрим…». При этом Незнайка все же совершает три подряд хороших поступка, не думая о награде и получает-таки вожделенную ВП. Тут Иммануил Кант уже огорчился бы и уверенно сказал (или точнее – я уверен, что сказал бы), что нельзя было придумать ХУДШЕЙ награды за хорошие поступки Незнайки, - ведь что такое волшебная палочка как не воплощение потворства всем своим склонностям, тогда как всякий поистине хороший поступок может совершаться лишь из чувства долга, без малейшего влияния склонности, которая всегда ищет какого-то удовольствия в виде той или иной награды. Единственное удовольствие, которое оставляет Кант человеку моральному – это чувство морального удовлетворения от совершения хороших, то есть должных поступков. Наградить за поступок, не подразумевающий никакой награды – это ли не издевательство над моральной философией!

И вот тут «Незнайка в солнечном городе» выступает в качестве своего рода реалистической метафоры, тогда как моральные требования Канта - в виде идеализированных требований. На самом деле человек всегда мечтает о какой-то награде, причем награде более «весомой», чем чувство морального удовлетворения. Человек всегда требует той или иной формы поощрения за совершение им его «хороших» (как ему представляется) поступков. Собственно, по мере взросления человек и начинает воспринимать как реально хорошие только такие свои поступки, которые ведут к максимальному поощрению со стороны общества, держащего в своих руках заветную волшебную палочку успеха. «Успех» может пониматься более или менее грубо, но в целом, прославиться и разбогатеть – всегда хорошо (прославиться - всегда хорошо, ну и попутно разбогатеть тоже неплохо) – такова норма человеческой склонности. В общем, слава и деньги – универсальные волшебные рычаги, движущие людей к самому широкому спектру целей. Эта мотивация подавляется разумом и раздваивается (так, например, писатель может отдавать себе отчет как в том, что он жаждет славы, так и в том, что работает он все же ради какой-то иной, более высокой цели – при этом я вообще с трудом верю в людей искусства, которые бы уверенно преодолели желание прославиться, а вот в такого философа поверить легче), но полностью преодолевается она только в идеале, который последовательно и выражает Кант. Разум хотел бы совершенно преодолеть эту мотивацию «награды», но в реальности и это совершенное преодоление требует все того же одобрения – «вот, посмотрите, какой хороший человечище – он совершенно равнодушен к славе – так восславим же его!». Но Канта не прошибешь, он найдет в себе силы отбросить и эту последнюю награду, удовлетворившись лишь моральным удовлетворением. Ну а более человечные Незнайки так и будут мечтать о волшебниках, которые за то, что они хорошо потрудились, тут же вручат им ящик мороженого. И выбросить эту мысль из головы почти невозможно.

(на этом то, что еще можно было назвать рецензией заканчивается и начинаются более отвлеченные рассуждения, но все же спровоцированные никем иным как Незнайкой, поэтому я надеюсь, что вы меня за них (рассуждения) извините, ну а кто не хочет извинять может просто со спокойной совестью оборвать чтение)

Вообще, изначально хороший поступок – это просто такой поступок, который увеличивает (видимое) благосостояние человека. Ну, например, хорошо заполучить стадо овец, а еще лучше – десять стад. Или, например, разграбить какой-нибудь город тоже неплохо, потому что это увеличивает благосостояние грабителей (мораль Одиссея). Повторюсь, хорошо то, что увеличивает благосостояние - при этом поступок хорош не сам по себе, но именно в том смысле, что он ведет к желанному следствию преуспеяния. То есть «хорошо» становится следствием следствия определенного поступка (разграбил город – увеличил благосостояние (следствие) – хорошо (следствие следствия)). Этот процесс полезно описать еще вот каким образом – «хорошо» выносится вовне и помещается в некий объект, принадлежащий самому человеку, а уже от него «возвращается» обратно к человеку. Видя, что его состояние приумножается, человек и говорит - мне хорошо, потому что у меня есть много всего хорошего.

Впоследствии, по мере развития сознания, «хорошо» становится все более невидимым для самого деятеля, сводясь для него исключительно к принципу, то есть просто то, что человек делает, должно быть сделано исключительно хорошо (это видно уже даже и на примере приумножения самого богатства, когда капиталист начинает ценить сам принцип приумножения капитала куда выше, чем благоприятные следствия обладания большими деньгами). «Хорош» теперь именно сам поступок, безотносительно благоприятных следствий для того, кто его совершил. При этом «хорошо» все равно по-прежнему выносится и вовне, но теперь оно помещается в объект, фактически НЕ принадлежащий самому человеку. Писатель должен написать хорошую книгу и т.д. Вообще, именно творчество дает самую ясную картину переноса «хорошо» во внешний по отношению к самому деятелю объект – с дальнейшим развитием проблематики авторского права, которое важно именно с точки зрения благоприятных для автора следствий – то есть творческий объект и принадлежит, и не принадлежит автору. Но в высшем смысле (как произведение искусства) он, конечно, ему не принадлежит, авторское же право в высшем смысле и сводится только к тому, чтобы считаться автором объекта, отныне принадлежащего не самому автору, но Искусству и всем его ценителям. Что же касается искусства не только создавать, но и продавать рукописи («не продается вдохновенье, но можно рукопись продать»), то в свете всего сказанного это уже не имеет никакого смысла. Смысл имеет, повторюсь хоть сто раз, лишь оценка созданного объекта (насколько он хорош), а не его дальнейшее использование или отказ от использования. И это несколько корректирует «бескорыстную» позицию разума, как она понималась до сих пор. В чем смысл корректировки?

Представим себе двух писателей, каждый из которых написал по книге. При этом один из них мертвой хваткой вцепился в свое авторское право и требует, чтобы ему уплатили до копейки причитающийся ему солидный гонорар, и не забывает яро преследовать все пиратские поползновения, а другой безвозмездно помещает свою рукопись на всеобщее обозрение. Согласно требованию бескорыстия именно второй писатель действует должным образом. Он написал книгу, она ему более не принадлежит, читай кто хочет. Но что реально является значимым в рассматриваемой ситуации? Правильно - только то, насколько написанная книга хороша. И ничто другое. В этом и есть высший смысл принципа объективации «хорошести» – возникает объект, обладающий определенной эстетической ценностью, а как там его потом будет использовать автор в плане собственной выгоды – все это уже абсолютно вторично. В том числе и его возможное бескорыстие – оно тоже оказывается вторичным. К созданному объекту как произведению искусства оно уже не имеет никакого отношения, не делая его ни лучше, ни хуже. Таким образом, в скорректированном виде принцип бескорыстия я бы дополнил принципом равнодушия к последствиям, причем равнодушие это не есть равнодушие конкретного человека, а равнодушие отстраненно-наблюдательное. Конкретный человек, обуреваемый страстями или подавляющий их, создает нечто «хорошее». Те или иные жизненные обстоятельства и особенности характера заставляют человека как-то использовать сотворенное «хорошее» для себя (отказываться от использования) - получать какие-то выгоды (отказываться от получения выгод). Более разумной (хотя и менее жизненной) видится позиция отказа ( просто потому что разум вообще подозрительно относится к страсти) - все видимое «хорошо» (для самого человека) усиленно «плохизируется» разумом. Очевидно, подразумевается, что всякое «хорошо», оставленное себе, отбирает частичку хорошего у совершенного человеком. Если есть в тебе хоть какая-то «хорошесть», то надо безвозмездно (то есть – даром) подарить ее миру. «Быть знаменитым некрасиво» - а почему? - а потому что красивым должно быть стихотворение. Да, все это представляется разумным (с позиций идеального разума), но еще более глубинно-разумным представляется равнодушно-отстраненный взгляд на все, что происходит потом – после акта творчества. Есть объект, следовательно, «хорошесть» объективировалась, а все остальное не имеет смысла. Если «хорошее» хорошо, то как-то умалить эту «хорошесть» уже невозможно. Равно как и если объективировалось нечто скверное, то никакое бескорыстие сотворившего не поможет скверному стать лучше.

Если же мы все-таки подумаем о том, что происходит потом, то и положительное отношение к награде тоже претерпевает определенные трансформации. Выше я свалил славу и деньги в одну кучу, но это не совсем корректно, потому как слава является символическим поощрением, а деньги – вполне материальным. Представляется, что по мере того, как реально значимым для деятеля становится сам принцип деятельности (а не его благоприятные материальные следствия), то соответственно все более значимым становится именно символическое, а не материальное поощрение. Человеку становится куда важнее быть известным, чем богатым; богатство же рассматривается как естественное возможное следствие известности, но не как нечто ценное само по себе (то есть если раньше человек был скорее «по богату хорош», то теперь скорее «по хорошу – богат»). Правда, здесь же мы видим, что материальное основание символического успеха зачастую сохраняет свою силу. Например, самая известная премия на Земле – Нобелевская премия - конечно, в первую очередь ценна тем, что фиксируют некую заслугу человека, то есть она является в первую очередь символической наградой, но этот символ успеха подкрепляется и весьма солидной суммой, так что невольно возникает вопрос – а сохранился бы престиж премии без этого материального подкрепления? И здесь у нас перед глазами сразу же возникает другой пример – премия Оскар, также являющаяся высшим символом признания, но при этом не подразумевающая ничего, кроме чисто символического успеха. Но и здесь не все очевидно, поскольку получивший Оскара актер отныне может рассчитывать на куда большие гонорары, то есть материальное поощрение все равно подразумевается (к тому же подразумевается, что актеры, в отличие от ученых, и так все сплошь миллионеры). Но ясно, что не оно является главным, а именно признание. В общем, мы видим, что и на уровне награды происходит все то же раздвоение мотивации и разум, если он, изрядно поворчав, «разрешает» получение награды, то исключительно символическое (в виде признания – при этом, пожалуй, и признание тоже распадается на более или менее материальное; где под более материальным мы можем подразумевать шумный нобелевско-оскароносный успех, а под символическим – признание понимающих людей)), - и также мы видим, что практика в этом смысле расходится с требованиями разума, активно подкрепляя символическое материальным. А с высшей точки зрения отстраненного наблюдающего разума значение имеет лишь сотворенный объект (книга писателя, теория мыслителя).

Простите, что довольно далеко ушел от Незнайки:)