5

Family value

Первое русское издание «пробного» романа Каннингема сыграло со мной (и скорее всего с кем-нибудь ещё) презабавную шутку. После опубликованной в пляжном «Снобе» главы из нового, ещё редактируемого произведения все нормальные люди ждали осенний выход (заявлен был октябрь) и нервно похаживались по магазинам. Но, не сумев купить и перевести «Перед закатом» так скоро, умные русские книгопродавцы подгадали и выпустили «Плоть и кровь» - работу мохнатых годов, о которой невнимательные олухи типа меня ничего не слышали. И первую половину я читала, форменно полагая, что это новый роман автора «Часов» и «Избранных дней». И грустила.

«Плоть и кровь» неминуемо встраивается в дилогию с «Домом на краю света» - другим ранним романом, традиционным и ученическим в сравнении с «Часами» и «Днями», но всё равно блестящим.
Если прибегать к преступному упрощению, то «Плоть…» - это гипертрофированный «Дом…»: ещё пространнее, с ещё большим количеством героев, с ещё более пронзительными и частотными моментами а-ля "под взрывающимися звёздами он стоит в трусах в горошек", с ещё более резкой предвзятостью (о которой – чуть позже). Оторваться от 700-страничной саги, как всегда у Каннингема, невозможно, и всё-таки такой возврат мыслился катастрофой, потерей, почти разочарованием в спирали развития, до этого напоминавшей луч. И когда выяснилось наконец, что «Плоть и кровь» лишь предстоял тому, что мы знаем и любим, всё стало на свои места: эпилог стал прологом и зазвучал совсем иначе. Его слабости обратились в его силу.

«Плоть и кровь» во многом уступает «Дому…» и во многом, напротив, дает ему фору. Бесстыдство "молодого писателя", почти дебютанта ("Дом..." издан раньше, но написан позже) - это возможность реализовать сразу всё накипевшее, ни в чём себя не ограничивая. Ты приходишь и выкладываешь на стол всё, что у тебя есть, чтобы тебя узнали, приняли всерьёз, и если ты при этом Майкл Каннингем, то на столе – этой плоской, но реальной Вселенной – оказывается очень честная история, про которою нельзя решить, напряженная она или, наоборот, ошеломительно пустая. Поскольку того же самого нельзя решить про жизнь.

И по сравнению с поздними, гораздо более лаконичными, удобными и сконцентрированными высказываниями, ранние работы Каннингема гораздо ярче передают этот парадокс. Простите за словесную игру, но этот роман полнокровнее что ли. Страшнее, бессмысленнее, радикальнее по настроению, при том, что, конечно, гораздо слабее по форме. «Плоть и кровь» - не просто упражнение на тему семьи, попытка определения, что такое современная семья и почему она переживает такой кризис. Нет, эта холодная социология – лишь надводная часть айсберга. Под водой же – тоска, гнев поиска правильных решений и немного пугающая откровенность. Пугающая, потому что невероятно объективный писатель, который от природы знает всё на свете не хуже Толстого, который одинаково точно описывает сексуальное пробуждение женщины и чувства, переживаемые умирающим в зеленой воде юнцом, - он тоже человек, тоже слабый, предвзятый, тоже хочет доказать судьбе свою правоту. И это выражается не только в маниакальном пристрастии к описанию сотворения и гибели домашних тортов, но и в гораздо более серьёзных вещах.

Знающий законы жизни, невозможность счастья, злую статистику провалов, Каннингем всё равно не может не врать, не выдумывать, когда доходит до его собственного розового и человеческого нутра: он приносит в жертву героям-геям всех других, как бы их ни любил, лишь бы именно в образах персонажей-гомосексуалистов воссоздать мизерный процент удачи. Его геи или царственно трагичны, или получают финальную правоту, семью, покой и самое ценное – последнюю строчку, после которой – чистый остаток страницы, лучший символ авторского сочувствия и заботы. Остальным же приходится сиротливо перебиваться чем-то невразумительным.

Самое странное, что расстраивает сия сердечная несдержанность, особо острая в этом романе, пожалуй, именно геев. Потому что они-то разницу между подстроенной (и, на самом-то деле, ненужной) привилегированностью и реальным порядком вещей ох как чувствуют.

Умение любить мужчин или любить женщин никак не связано с божьим помазанием. С ним связано просто умение любить. И с каждым новым романом Каннингем как писатель (не будем навязывать это Каннингему-человеку, мы его не знаем) становится всё ближе и ближе к этой нехитрой чувствомысли. И – Боже мой! – выражать чувствомысли он умеет, как никто другой.