3 Эстет и классики

Я уже писал о взглядах писателей на литературу в связи с быковским одиночным «потоком бессознательного». Лекции Набокова в целом подтверждают идею о том, что писательский гений не распространяется на гений читательский: одно другое не предусматривает, а чаще даже исключает! Перед вами не литературоведение и не критика, а эссе большого писателя на заданные им же темы. Есть замечательное по своей точности высказывание
И. Клеха об интерпретации Гоголя Набоковым, но приберегу его до следующей рецензии относительно набоковских лекций о русской литературе.
Автор «Лолиты» и «Ады» выступает как первооткрыватель ряда зарубежных классических писателей. Вот-вот будут показаны скрытые пружины романов Остин, Диккенса, Флобера, Пруста,Джойса, новелл Стивенсона и Кафки (выделяю жирным шрифтом тех, о ком буду говорить ниже). Но оставьте надежду...
Вы окажетесь… на кладбище: перед каждой лекцией вас будет ожидать печальная надгробная плита с именем героя и годами рождения и смерти. А в разверстой могиле – одно произведение!
Можно, конечно, объяснить всё тем, что лекции писались для профанов, то бишь студентов, но это не оправдывает авторской некомпетентности. Набоков топчется около классиков, слабо понимая, что собственно он может тут поделать. И, действительно, Владимир Владимирович – писатель, а не литературовед:

«Должен сказать, что, несмотря, на великолепное построение романа, основной просчет был в том, что Эстер дали рассказать часть истории. Я бы ее и близко не подпустил!»

(С. 173).

Рядом с Диккенсом Набоков становится по-викториански тягуч и пространен:

«Совершенно ясно, что меня больше интересует чародей, нежели рассказчик историй либо учитель. В отношении Диккенса только такой подход, как мне кажется, сможет сохранить его живым – вопреки его приверженности реформам, дешевой писанине, сентиментальной чуши и театральной чепухе»

(С. 124).

Тем не менее, в этой лекции, посвященной роману «Холодной дом», есть те элементы анализа, которые могут заинтересовать читателя. Однако удельный вес их невелик, и они в большей степени связаны с формальными приёмами: например, 8 структурных особенностей вышеупомянутого произведения (С. 170 – 190). С таким же успехом их могло быть и 48, и 108, настолько они приближаются к несистематизированным частностям.
Набоков даже рисует занимательную схему (С. 127), желая придать научности своим выводам, но это воспринимается как очередная игра, более уместная в художественном творчестве.
Знаменитая новелла о докторе Джекиле и мистере Хайде просто пересказана Набоковым с той или иной долей писательского таланта. Демонстрируется фокус под названием «Я вот так читаю Стивенсона». Обращаю ваше вниманию: «читаю», но не «прочитываю»:

«1. Добродетелен ли Джекил? Нет, он составная натура, смесь добра и зла, препарат, на 99% состоящий из раствора джекилита и на 1% – из Хайда (или гидатиды <…>)»

(С. 281).

Книга «догружена» предисловиями Ф. Бауэрса и Д. Апдайка, призванными разъяснить читателю некоторые детали набоковской творческой жизни. Но эти тексты скорее ещё более затрудняют понимание Набокова. К недостаткам издания я бы отнёс и то, что все лекции, кроме трёх переведённых
Г. Дашевским, имеют своего переводчика; также нет общей редакции.
Подобного рода экзерсисы живо напоминают, что литературоведение необходимо при всех его неизбежных издержках. Иначе мы имеем опьянённых набоковской «методикой» окололитературных «гуру» (быковы, веллеры, акунины и т.д.) и сотни их сектантов-учеников. Примечательно, что «сермяжные», простые до одури дилетанты «нападают» на академических деятелей именно в силу собственной интеллектуальной никчёмности и склонности к словоблудию.

Суди, дружок, не свыше сапога!

Интерпретатор, стремящийся выйти за пределы обывательского чтения (на уровне «зашло – не зашло»), должен быть профессиональным! В этом смысле, ограничиваться набоковскими лекциями нельзя, слишком они субъективны и высокомерны.