5

Книга является отличным проводником в историю российского крепостного права. Салтыков-Щедрин не особо романтизирует ту рабовладельческую эпоху, показывая весь ужас (а местами это был действительно кровавый ужас) положения крепостных, бесчеловечность системы отношений господ и челяди. Пожалуй из "Пошехонской старины" я узнала о той эпохе больше, нежели из уроков истории в школе, может всё потому, что писатель рассказывает более понятным языком и в большей степени на примерах. При таком раскладе невозможно не сопереживать угнетенным, бессловесным, загубленным, нельзя сослаться на отвлеченность понятий, когда перед тобой раскрывают историю той же Матренки, которая от безысходности умирает по собственной воле. Невозможно отделаться от образов, подобных ей, ибо они до того живы, что жалко про них читать. Сложно представить, что значит не иметь своей жизни от слова совсем. Дикость! Но было же такое.

Диких историй Салтыков-Щедрин приводит много. Это удивляло, сначала в чистом виде, потом с примесью удовольствия, так как житейские истории с перчинкой я люблю читать. Приводило в замешательство деление своих собственных детей на любимчиков и постылых, причем вполне осознанное и напоказ, грубое и наглое. Изумляться начинаешь с этого. Потом идет описание немилосердного жития дворовых, отчего еще больше погружаешься во мрак, воссозданный писателем в своем произведении. Иногда автор веселит забавными личностями, наподобие Струнникова, и не обходил стороной драмы помещичьих семей, но это уже ближе к концу.

И вот не могу не сравнить эту книгу с недавно читанной "Ложится мгла на старые ступени". Оба произведения - отражение воспоминаний прошедшего времени (просто разного столетия), но насколько по-разному исполнена задумка. Когда читаешь "Пошехонскую старину", осознаешь и мысль, которую хочет донести до тебя писатель, его цель, не говоря об умении автора, как мастера слова, заинтересовать читателя, приковать к себе, в то время как у Чудакова как будто такого стержня и нет. Вот за что люблю русскую классику - нет в ней разочарования. Её хочется читать снова и снова.