3

Читать Гениса легко, но лучше дважды.
Написанные со страстью и юмором "Уроки чтения" служат детальной инструкцией по извлечению наслаждения из книг. Все 35 уроков литературного гедонизма наглядны, увлекательны и полезны. Освоив их, каждый окончит школу чтения, которое, по твердому убеждению Гениса, сулит "общедоступное ежедневное счастье - для всех и даром".

Когда моему взору открывается книга, посвящённая литературе, чтению или творчеству - я ныряю в неё с разбегу, предвкушая незабываемое филологическое удовольствие. Точно так же я нырнула и в эту книгу. С разбегу... В предвкушении... И... И забуксовала :gigi: Первая же глаза заставила меня сбавить обороты и притормозить, ибо чтение оказалась отнюдь не развлекательным, а больше похожим на автобиографично-литературно-критическое изыскание. Отвыкшая от такого я стала аккуратно, с трудом пробираться сквозь дебри авторских рассуждений.
Почему "дебри"? Потому что читается книга трудно. Она требует вдумчивого изучения каждой главы, а порою и обращения к подзабытым первоисточникам, то есть непосредственно тем литературным произведениям, о которых идёт речь. Автор лихо скачет по эпохам, странам и авторам, перемежая это всё своей автобиографией, и предугадать, куда в следующей главе вас занесёт, нереально.
"Ну и хорошо! - скажете вы. - Так читать интереснее".
А вот я бы поспорила. Если бы главы были упорядочены, да хоть банально хронологически, не создавалось бы такого ощущения всеобщего хаоса. И чем дольше я читала, тем больше мне хотелось отложить книгу и прочитать биографию самого автора. Как чёртик из табакерки, он выскакивает то в одной стране, то в другой, постоянно отвлекая внимание на себя и вызывая желание наконец узнать, где, когда и почему он побывал.
Язык книги... сложный. Я сейчас рассуждаю с позиции человека, который, заинтересовавшись названием, откроет книгу, ожидая, что его действительно чему-то научат, научат как-то иначе смотреть на произведение. А что ждёт этого читателя на самом деле? Довольно трудно перевариваемый откровенно литературоведческий опус. Ну да, в начале таки имеется парочка рекомендаций, как читать Толстого, Достоевского, Гоголя, но дальше... Мешанина из имён, дат, событий. И, будем честны - среднестатистический житель планеты Земля не прочитал и половины из того, что здесь перечисляет и изучает автор, и тем более не знает имён литературных критиков прошлого.
Меня спасало при чтении только то, что русско-филологическая пятилетка оставила-таки в памяти много полезного, включая тех самых критиков, тех самых писателей и те самые произведения, с большей частью которых я знакома.
Книга, безусловно, по-своему интересна и познавательна, есть главы, от которых поменьше разит "критическими раскопками", они читаются легко, с улыбкой узнавания на лице.
Так кому же сие рекомендовать? Филологам, литературоведам (хотя они вряд ли найдут здесь для себя что-то новое) и очень начитанным людям, которые бы не чувствовали себя ущербными каждый раз, когда автор достаёт из своего тайника новое имя, о котором они и не слышали. По этой книге можно смело составлять список "маст рид" (впрочем, их итак пруд-пруди), только проблема в том, что к моменту начала чтения всё то, о чём автор рассказывает, должно быть у вас уже прочитано.

Русские не только говорят, но и пишут иначе. Чтобы воссоздать наш диалог, нужна оргия знаков препинания. Тот же Довлатов уверял, что пунктуацию каждый автор придумывает сам, и бесился, когда ему её исправляли. Я тоже считаю, что пунктуация не подчиняется корректорам. Все знаки, кроме точки, условны, недостаточны и произвольны. Они - отчаянная попытка писателя хоть как-то освоить нашу интонацию, безмерно щедрую на оттенки...
... Русские (кто умеет) пишут, как говорят: кудряво, со значением, но не обязательно со смыслом. Речь строится на перепадах эмоций, объединяется тональностью и требует для записи почти нотной грамоты. Результат настолько укоренён в родной почве, что перевести его можно лишь с письменного языка обратно на устный...

Все великие романы начинали свою жизнь сериалами, поэтому их авторы умели нарезать товар удобоваримыми порциями. Конан-Дойль мерял рассказы железнодорожными станциями пригородной дороги. Романистам приходилось в каждую главу вставлять кульминацию и тут же её разоблачать, намекая, что дальше будет ещё интереснее. Отсюда - композиционное мастерство старого романа, который качает читателя на волнах рассказа, не давая ему ни захлебнуться, ни вынырнуть.

Прошлое - вопреки тому, к чему нас склоняет эрудиция, - так же таинственно, как настоящее. И чем меньше мы о нём знаем, тем легче писать его историю.
Литтон-Страчи, автор знаменитой книги про викторианцев, начал её парадоксом: "История Викторианской эпохи никогда не будет написана: мы знаем о ней слишком много".

Лучшее в античной литературе то, что она помещается в один шкаф, и я хотел бы в нём поселиться...
Каждая словесность известна нам в своих лучших проявлениях, зато античность - вся. Мы можем попасть в чужой мир, запечатанный в немногих книгах. Честно говоря, я не пойму, зачем Гарри Поттер, когда есть греки.

С Достоевским всё ещё хуже. Его сто лет не могли перевести на английский, ибо никто не верил, что гений пишет случайными, поспешными, приблизительными словами...
Как же читать классиков? Толстого - порциями, Достоевского - залпом. Первый выдерживает марафонский ритм, второй - только истерический спринт, загоняющий читателя до смерти, иногда - буквально. С романами одного хорошо жить на даче, перемежая главы речкой, чаем, грибами. Книги другого читают болея - не выходя из дома, не вставая с постели, не гася свет...
Зато у нас есть Гоголь. Иногда мне кажется, что он не умел писать по-русски... По-украински Гоголь, конечно, тоже не писал...
Гоголь писал по-своему и был гениален только тогда, когда его несло. Поэтому читать его надо, как контракт: медленно, въедливо, по много раз - и всё равно надует.

Читательское мастерство шлифуется всю жизнь, никогда не достигая предела, ибо у него нет цели, кроме чистого наслаждения. Чтение есть частное, портативное, общедоступное, каждодневное счастье - для всех и даром.