4.5

Данную рецензию я посвящаю замечательной и талантливой Beatrice_Belial

Читая чужие письма, иногда чувствуешь себя на месте Свидригайлова из Преступления и наказания, подслушивающего, как два человека, за тонкой дверью страницы, говорят и спорят о вечном, проговариваются о тайнах сердца..
Для любителя русской литературы, эстетическим гурманством является переписка твоего любимого автора с иностранцем, влюблённого в русскую литературу и изучающего русский язык, делающего забавные ошибки, путая "жестокость" и "жёсткость", спорящего с русским писателем и поэтом о законах русского стихосложения, спорящего о Пушкине, Жане Жене, Достоевском, Лолите, Ленине, которого Уилсон ценил, в отличии от Набокова, писавшего в "Даре", что Россию погубили два "Ильича" : Иван Ильич из "Обломова" и Владимир Ильич.
Разумеется, такая переписка могла окончиться только жестоким разрывом.

В одном из писем, Набоков высказал странную на первый взгляд - для любителей Набокова - мысль : "что мне радости литературы, в сравнении с погоней за callophis sheridani Edw. , или войной с неизвестными мотыльками, облепившими окно.."

Любопытно в этой связи заметить, что Набоков однажды сравнил своё лицо отражённое в сферической поверхности, с тем самым ветхозаветным ангелом, который боролся в ночи с человеком.
Мотыльки для Набокова - это маленькие ангелы ( и наоборот). Смутная, телесная, сердечная память души о небесах.
Что Набокову академичные разборы характеров Раскольникова, Анны Карениной, если бесконечно важнее знать какой узор обоев у Раскольникова и Анны, что в сумочке у Анны?

В переписке ярко представлен едкий юморок Набокова : "Читаю лекции. Между делом прирезал Горького и Хемингуэя. Опознать трупы невозможно.
В этом смысле Набоков вообще литературный маньяк, Мистер Хайд. Я бы даже сказал, что светлое, русскоязычное творчество Набокова - это доктор Джекил. Англоязычное - Мистер Хайд, но и там и там, жуткое превращение может свершиться в любой миг.
Набоков пишет : займусь переводами "Тут-чево", соскальзывая в свою Коломбиновую страсть к каламбурам.
Уилсон заинтересовывается этим новым для него русским поэтом, восхищается им, не видя нечто похожего в знакомых ему поэтах, но говорит, что у него диапазон поэзии не очень широк, на что Набоков парирует : Пушкин - море. Тютчев - колодец. Блок - крылатая лодка, которую ребёнок из "Пьяного корабля" Рембо, спускает на воду в сточной канаве"
Каламбуры в переписке наращивают обороты : я люблю вас - молодая дама в платье фасона yellow-blue vass
Уилсон включается в игру, начиная письмо со слов : Da-rogue-oy Val-odd-ya ( rogue - мерзавец. val - стоимость. Odd - чудаковатый.)

..............................................
Ещё пример набоковского юмора : однажды к Набокову обратился писатель Колдуэлл, пишущий роман из советской жизни ( с главным героем Владимиром), с просьбой помочь с русскими словами "пожелания доброй ночи".
Чёртик в Набокове, хотел подсунуть этому писателю такие слова : Razyebi tvoyu dushu - мрачно сказал Владимир...( так могла выглядеть строчка из романа Колдуэлла в представлении Набокова).
Кстати, о "чёртиках". В одном из писем, Набоков, говоря о своей работе над статьёй о Гоголе, обмолвился о том, что увлечён сейчас научным описанием русского подвида дьявола, в его недоразвитой ипостаси - маленького, подленького, гадкого русского чёрта.
Забавно то, что Набоков размышляет об орнитологии ада как о каких-то тёмных мотыльках с дышащими усиками рожек.
Чуть позже,Уилсон желает прояснить у Набокова одну странную мысль в Гавриилиаде, любопытной, с элементами эротики, эротиады, поэме Пушкина времён его атеистической юности : не намекал ли Пушкин, - вдохнувший тёмный воздух масонства- на то, что мы не можем быть уверены, был ли Христос сыном Гавриила, дьявола или Бога?
И замечает, что описание райского сада в Гавриилиаде, превосходно - лучше Мильтоновского.
Набоков разделяет эту мысль Уилсона ( вполне возможно, что Пушкина отчасти вдохновили поэмы на библейские сюжеты Парни и так называемая "Галантная Библия", в которой щёголь Гавриил слонялся по городу, соблазняя красавиц..) и со свойственной ему любовью к бабочкам, дивно замечает, цитируя Гавриилиаду - "Закрыв главу лазурными крылами.." - это такая райская орнитология, не имеющая себе равных!
Интересны и другие замечания Уилсона о Пушкине.
По его мнению, в неоконченной "Русалке", князь должен был повредиться в уме после разговора с матерью русалки, вернуться домой и не найти общего языка с женой.
Набоков снова парирует эту мысль : экономный Пушкин не позволил бы себе двух сумасшествий ( 1- дед русалки) в одном произведении, и потому, он - Набоков - дописал её окончание в духе Лермонтова и А. Толстого, в духе русской традиции, но между тем, чёртик в Набокове, прозрачно рисует нам апокриф своего апокрифа окончания Русалки : было бы забавно, если бы князь вернулся домой, подвывая в припадке dementia praecox, или того лучше : тихо прошмыгнул бы и забормотал кошмарные двусмысленности на ухо жене.
Думаю, что этот набоковский чёртик состоит в странном родстве с чёртиком Достоевского, с достоевщинкой.
Обнявшись со своим чёртиком, мне остаётся только стыдливо догадываться об этих "двусмысленностях на ушко жене".

Забавный факт на тему Набокова и Достоевского.
Уилсон пишет Набокову о том, что познакомился с замечательной русской американкой - Хелен Мучник, которая могла бы стать переводчиком его книг, и делает приписку : осторожнее - она страстная поклонница Достоевского.
Хотелось бы посмотреть на то ( если слить образ Хелен Мучник с одной англичанкой, устроив тем самым несостоявшуюся встречу той и другой с Набоковым,) как одна англичанка, влюблённая в творчество Набокова, говорит ему, падкому на комплименты не столько себе, сколько своей музе, о том, что жить с Набоковым в одно время, это такое же чудо, как если бы она жила в одно время с Перси Шелли ( странное на первый взгляд сравнение), и вдруг, говорит ему о нечто общем между ним и Достоевским : дверь распахивается, и в бледном зевочке дверного проёма, под музыку Хичкока, с криком появляется, вцепившись в роскошную причёску руками, несчастная англичанка, преследуемая огромными, тёмными мотыльками, похожими на летучих мышей.. ( возможные мысли Набокова в этот миг)

Читая следующее письмо, мои подозрения по поводу странных отношений Набокова и его музы - подтвердились.
Набоков пишет : переспал с моей русской музой после долгого периода прелюбодеяний : посылаю тебе стихотворение, которое она родила ( Парижская поэма)
Остаётся только догадываться о розноязыком и пёстром гареме муз у Набокова...
Дискуссия о музе и поэзии порой походила в переписке на..."совокупление слепых в крапиве" ( как сказал бы Андрей Платонов). Американец объясняет русскому поэту и писателю законы стихосложения, исходя из английской рапсодии. Набоков делает обратное. Читатель, то бишь, я, увлечённо следит за этим спором, порой переходящего в нечто замысловатое ( словно от доисторических чудовищ, страницы книги содрогаются от нашествия амфибрахиев и дактилей...), в какой-то миг чувствуя себя тем милым котёнком, с дурашливым выражением мордочки, сидящего возле стола для пинг-понга, и забавно поводящего головой то туда, то сюда, порой пытаясь робко коснуться лапкой мяча..

Где-то в дневниках Тургенева есть воспоминание о том, как к нему в Париж приехал его друг писатель, и он с ним до позднего вечера, на повышенных тонах, со всей русской страстностью, говорил и спорил об искусстве и России..
Когда в комнате вдруг воцарилась жуткая тишина, француженка, этажом ниже, всё это время в ужасе слушавшая всё это, подумала, что эти безумные русские прирезали друг друга.
Набокова и Уилсона, как и многих из нас, что-то бесконечно притягивало, а что-то - отталкивало друг от друга.
Ведутся жаркие споры о Лолите, Достоевском, Мадам Бовари... И вдруг - тишина.
В случае с Тургеневым, в этой тишине, темноте, быть может, обнялись со слезами на глазах два друга, многое простив друг другу.
Набокову и Уилсону, что-то помешало обняться, как помешало обняться и простить друг друга многих русских писателей.
Во всяком случае, поссориться из за Достоевского, Флобера, Стендаля... из за того, что должно объединять всё человечество, чем человечество должно обнять друг друга, это так по-человечески... грустно.