5 "Я пересказываю сказки и разные историйки, которые слышал в детстве. Но я плохо помню их, часто перевираю. У меня духи ездят на автомобилях, призраки говорят по телефону. Что поделаешь, я не умею рассказывать, как наши старики"

Так играют дети, не нуждаясь в тяжелом логическом построении, перепрыгивая с место на место, кидая камушки и плетя небылицы из воздуха, из густо намешанных в неком общем бессознательном сюжетов, не имеющих начала и конца. Им не нужен слушатель. Один на один с миром, который мифологичен по природе своей, они сами себе рассказывают сказки, не зная ещё, каким будет сюжет - и история не замыкается никогда, обрываясь или начинаясь где её самой захочется, просто по принципу необходимости её существования.
И это не стилизация, как, например, у Кальвино, где прошлое и настоящее смыкаются по прихоти символистского ритуала, где Венера рождается из пены стирального порошка, это просто такой уровень сознания, где порошок не менее мифологичен, чем Красные Люди и Голодные Существа.
Ради этого учишься читать, если подумать: ещё истории, ещё больше историй, голод, который толкает к буквам, к напечатанному слову, которое само по себе заклинание. Потом ощущение теряется, текст становится привычен, как и его построение - принимаешь как должное, за замком видишь чертеж. И вдруг натыкаешься, например, на "Путешествие в Город Мертвых". Не воспоминание, но шанс отойти в сторону и снова увидеть в дереве заколдованную даму в тяжелом кринолине, в луже - волшебное варево для Великана-из-под-холма. Нет ни одной вещи, которая бы не затесалась в этот круговорот: бензин и стеклянные бутылки, квартирные счета и электричество, черепа, совершенные джентльмены, палаточные рынки. Все что угодно, пока твои глаза смотрят, все что угодно, пока тебе этого хочется.