5

В твоих глазах - ночь. Прозрачные тени ресниц, словно шёпот дождя. В глазах отражаюсь я, темно покачнувшаяся комната, окно и нежная горсточка мира в окне.
Быть может, мир исчез, погиб, и лишь его отражение трагически медлит, призрачно дрожит в твоих глазах...
Боже, как страшно обернуться! Не плачь, родная, посмотри : за окном, уже почти светло, дождь прошумел, прошептал что-то своё, и вечно глядя себе под ноги, пришёл мимо нашего окна.
Посмотри, как на асфальте ребёнок рисует мелом не то человека, не то, бога, раскинувшего руки, словно бы желающего обнять целый мир.
Да, знаю о чём ты подумала, не грусти. Если бы моё сердце было мелом, оно звёздно, грустно крошась в твоих пальцах, нарисовало бы на асфальте ночи...
Сердце мигает мотыльком, смаргивает не то слёзы, не то яркую, жаркую пыльцу пульсаций...
Это какой-то пуантилизм сердцебиений... Иногда кажется, что пристрастие Набокова и всей литературы 20-го века к сверкающим подробностям жизни, быта, пустяшных мгновений, вызвано чувством некой трагедии в мире, чёрными паутинками трещинок разрастающейся, поглощая прекрасное, вечное. И вот этот пуантилизм сердцебиений, крапит эту "черноту" каким-то световым, звёздным ливнем, и дышащие светом капли этого дождя на листве, асфальте, глазах любимого человека, похожи на зёрна, которые клюёт солнце, так похожее на курочку из данного рассказа Набокова, снёсшую золотые яички.
Вы когда-нибудь ощущали свою грудь, как тихое гнездо, сплетённое из сухих и тёмных веточек вен, в котором блаженно и разом ощущаешь живой и тёплый вес нескольких гладких сердцебиений, словно яичек?

В этом печальном рассказе, быть может, пророчески-биографичном для Набокова ( что придаёт ему особый трагизм), в комнате двух любящих людей, случилось самое страшное, что могут пережить родители - смерть своего ребёнка.
Дерево за окном, словно приподнявшись на цыпочки, увидело страшное, и отвернулось в печали. а может, это просто подул ветер...
Есть такое чёрное, зеркальное молчание, которого не могут вынести люди, как бы проваливаясь в него. Такое молчание - почти равно первому слову бога : оно, словно луна, способно заслонить, обнять его солнечный свет, погрузив во тьму целый мир.
И вот, главный герой, а вместе с ним, что-то в самом искусстве и жизни, говорит, говорит любимой о каких-то сверкающих пустяках... главное, не молчать, не дать миру и себе в этом мире, исчезнуть во тьме.
После тьмы ночи, зелёными вспышками проносятся образы деревьев, словно бы потомков Древа Жизни, которым тесно в обнявших их смирительными рубашками бетонных оградах, асфальте : они бредят, рвутся куда-то прочь... проносится образ метро, как некого ада... и вдруг - свет в конце туннеля, рождение к новой жизни..
Да, мир - прекрасен несмотря ни на что. Смерти - нет. Всё живёт и радуется свету : ветер в этих деревьях, шумит быть может так же, как шумел когда-то в Гефсимане.... Вот этот крик петуха. быть может точно такой же, как при отречении Петра. Всё повторяется... но повторяется, воскресает и свет, связуя прошлое и настоящее : осколок стекла на земле, и словно бы его тёплый блик - бабочку на стене... Смерти - нет! Повторяет сквозь светлый шёпот слёз, герой рассказа, сидя на траве у ворот кладбища, в которые вошла его любимая.
Смерти - нет. Он будет чувствовать и жить за двоих; он напишет нечто такое, в чём будет звучать смех его ребёнка, и будут цветы, которые он не успел сорвать : он создаст целый мир, не успевший расцвести в душе его ребёнка.
В любви и искусстве, неведомо для нас, участвует прошлое, всё то, что недолюбило когда-то в древнем ли Египте, Палестине, России... участвуют и звёзды, которых уже нет, и листва, что давно отшумела...
А быть может. и мира то уже нет... а есть лишь она и он, и любовь между ними. Есть райский сад, заросшие терновником старые ворота... Как там у Георгия Ивáнова? -

Поговори со мной о пустяках,
О вечности поговори со мной.
Пусть, как ребенок, на твоих руках
Лежат цветы, рожденные весной.