2 ХОЖДЕНИЕ КУДА-НИБУДЬ.

- Куда мне отсюда идти?
-А куда ты хочешь попасть?
- А мне все равно, только бы попасть куда-нибудь.
- Тогда все равно, куда идти, куда-нибудь ты обязательно попадешь.

Кэрролл "Алиса в стране чудес

В этом и была моя беда, нечего постфактум пытаться обвинить писателя. Просто пошла, зачарованная мелодией его дудки, не особо заботясь пунктом назначения. В смутной надежде на хеппи-энд, чивоуштам, хотя понимала, что декларированный автором постмодернизм, чреват саргассами и подводными камнями и может стоить моей утлой читательской лодочке пробоины в днище или пленения цепкими водорослями на веки вечные. Да разве станешь слушать предостерегающего голоса рассудка, когда из-за раздвинутого занавеса на тебя повеяло ветром вересковых пустошей стивенсова "Похищенного"; зашуршали, перекатываясь зыбучие песчинки уилкиколинзова "Лунного камня" и зашелестел пергамент приходских книг с записями рождений "Женщины в белом".

Но главное - это напомнило Диккенса со всеми его несчастными, потерянными, лишенными тепла домашнего крова, детьми. Диккенса, у которого Большие надежды, в полном соответствии с действительностью, оканчиваются большим разочарованием, а самые любимые персонажи бывают принесены в жертву порочным страстям тех, кому имеют несчастье доверять. Что не заглушает аккордов гармонии, льющихся со страниц его книг. Паллисер тоже любит писателя и перечитывал множество раз, и именно Диккенс заставил его осознать выбор стези и, полагаю, "Квинканс" в большой степени навеян сочинениями тезки.

Тот Чарльз, что ближе к нам по времени, совершенно прав - жизнь не стоит на месте и писать сегодня так, как писали два века назад, нельзя, как бы ни тянуло вновь вступить в земли обетованные викторианской литературы. Джейн Остен и Эмилия Бронте давно мертвы и похоронены (последняя в чудовищно узком гробу, если верить новейшим биографическим исследованиям). Понимаете, о чем я? Это тенденция: современность не умеет противостоять соблазну вновь и вновь приходить на дорогие могилы, но осознание что время викторианской литературы ушло и воскресить ее не так-то просто, заставляет изобретать разной степени рискованности некромантические ритуалы. Танцы с бубнами нижнего мира. Джигу-дрыгу с милыми костями.

Единственная такого рода попытка, которую могу назвать идеальным попаданием - "Тринадцатая сказка" Дианы Саттерфилд. Дух Большой Литературы овеял книгу, не испугавшись скелетов, извлеченных из шкафов, не в последнюю очередь причиной тому гуманизм романа, более близкий не букве а духу викторианкой литературы. Так или иначе, "Квинкансу" попытка не удалась. Грустно и смешно читать в послесловии, как автор признается, что безбожно кромсал роман, приводя его к некоей умозрительно идеальной структуре пятиугольника, обрезая живую плоть текста, где находил, что ее слишком много и подкачивая содержимым нужника, где думал, что "маловато будет".

"Я - серьезный писатель, - говорит он, раздувая щеки, - Мейнстрима не ждите от меня, это четко структурированная ироническая реконструкция, стилизованная под викторианский роман, но им не являющаяся. А в доказательство, вот вам, видите, в каком ауте оставляю героев? Видите, как моральные дилеммы их разрешаются самым неподобающим образом? Ай да я, ай да постмодернюга!" Пусть раздувает, глупенький. Во втором томе "Квинканса" есть одна потрясающей силы, правдивости и красоты сцена, которая оправдывает в моих глазах восемь сотен страниц этого тома.

Побег Джона из сумасшедшего дома в гробу Питера Клоудира, организованный Дигвидами. Это его отец умер, которого никогда не знал и считал мертвым, а после подозревал в том, что тот убийца деда, а потом нашел на цепи, утратившим человечий облик и невольно, желая помочь, стал виновником гибели несчастного; и готовился повторить его судьбу. Тот эпизод, когда он понимает, что бежать удалось, видит проезжающий почтовый экипаж, в котором пассажиры спят, ночь еще. И он начинает кричать, размахивая руками, хохочет от радости спасения, и смех переходит в рыдания над отцом матерью, своей горькой жизнью. Это прекрасно, искренне и правдиво.