3

Паллисер говорит, что любит Диккенса, Паллисер решает показать это миру. На свет появляется Джон Хаффем. Его зовут как Диккенса, он родился в один день с Диккенсом, он мог бы быть любым из дюжины героев Диккенса, да что там, Джон – все они сразу. Паллисеру очень хочется, чтобы это было пастишем, ни в коем случае не пародией – передать стилистику может и пейзанин, а воссоздать мир мастера способен только истинный фанатик. Такие дела.

И вот перед читателем внушительный томик, вполне напоминающий объемом прежние времена. С первых же страниц выясняется, что прежние времена он напоминает и языком. Да, это совершенно точно диккенсовщина со всем ее зрительным диалектом! Вещица эта родилась из узконаправленной любви к конкретному периоду в конкретной стране и эстетическую ностальгию с радостью узнавания она гарантирует тоже вполне конкретному читателю – во-первых, требуется близкое знакомство с викторианской литературой, во-вторых, нужен все-таки оригинал, потому что ни Паллисера, ни самого вдохновителя не переводят с сохранением авторской орфографии. Что могут сказать нам об этом переводчики? Пьюти-фьют!

Дальнейшие страницы еще больше наполнены Диккенсом. Присутствуют все ключевые сюжеты – издевательства над детьми в духе «Николаса Никльби», долги и тюрьмы совсем как в «Крошке Доррит», банды воров-похитителей точь-в-точь из «Приключений Оливера Твиста», отзвуки Пиквикского клуба и, конечно, «Большие надежды», из которых к Джону Хаффему выбралась Генриетта, и так далее. Да, и так далее. Все это тоже эксплуатирует те же ностальгические чувства. Или вы радуетесь дежавю и веренице знакомых персонажей, или вы задаете себе вопрос, зачем все, что происходит, происходит. При этом у вас может вертеться в голове старая песенка:

Suppose the man should fall asleep,
Fall asleep, fall asleep,
Suppose the man should fall asleep?
My fair lady.

Словом, цель достигнута, дом-музей Диккенса построен, все комнаты полны экспонатов, причем комнат много, много, много. Но тут-то и проблема. За всеми своими усилиями от автора совершенно ускользает простой факт – в музеях никто не живет. В каждой комнате по герою – о да! Но голова у героя набита соломой. Его не оживить, он даже не из глины и положить шем просто некуда. Этого отчасти требует и сама викторианская традиция – персонажи с самого начала примитивны, они идеализированы, они функции. Только бесчувственный человек не смеется над смертью маленькой Нелл и так далее. Тем не менее, даже в таких условиях чуду оставалось место. Просто чуда не происходит. Пьюти-фьют!

Думаю, этому виной провальный выбор приема, служащего корнем всех происшествий в сюжете. Это nihil ex machina, банальное нежелание матери Джона разговаривать вообще на какую-либо тему. Это не провидение и не общество, это искусственно созданная проблема, корень которой так и хочется объяснить соломой в голове. Лучше бы уж Джон был сиротой, тогда недоступность информации на протяжении восьми сотен страниц была бы куда более объяснимой. Для иллюстрации глубины этого приема, вот вам задик:

При этом и для лишних заявлений на тему постмодернизма было бы меньше поводов, а то завуалированные намеки на падших женщин почему-то кажутся Паллисеру революционным отказом от викторианского канона. Понятно, что выпускник факультета английского языка и литературы Паллисер лукавит – он не хуже читателя знает, что падшие женщины без однозначно негативной окраски в классических книгах есть и «попытка сочувственно изобразить» в «крайний пример» не годится. Нэнси из «Оливера Твиста» недовольна тобой, Чарльз!

В результате весь постмодернизм опирается только на открытый финал. Читатель ждет прорыва, каких-нибудь неожиданных деталей, а в ответ получает, по уже сложившийся к концу книги традиции, nihil, что, безусловно, конецптуально, но раздражает.

С другой стороны, лично для меня постмодернизм даже немного выбрался за рамки сюжета в реальную жизнь и проявился в самом появлении данной книги в качестве бонуса. Мне необъяснимым образом кажется, что бонус должен заставлять работать или интеллект, или рвотный рефлекс, поэтому от задания я ожидала подвоха. А подвоха и нет, как если бы на каком-нибудь шоу, где обычно заставляют участников есть свежие свиные кишки, которые не промыты от дерьма, дали бы два килограмма макарон с сыром. Да, два кило. Но макарон. Но зато два кило, да. Но макарон. Бог, люди - все поумирали. Остались только макароны.

ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА

Я не ставила перед собой цели пробудить в читателе сложные чувства. Все отсылки к Воннегуту демонстрируют исключительно мои собственные литературные пристрастия. Отношения к постмодернизму они не имеют, равно как и не призваны показать, что я тоже могу быть писателем (так как я не могу). Прошу только заметить, что в черновом варианте моей рецензии было 750000 слов, но от ряда задумок я решила отказаться. Надеюсь, что при переводе данной рецензии на шведский не возникнет ни малейшей проблемы.