4 Тяжела и неказиста жизнь гомо сексуалиста

Домо оригато! Меня зовут Титаю Маровато, и Орэгу-семпай попросил меня прочитать записки «По дороге к концу» какого-то гайдзина. Я не сразу понял, какой именно конец имеется в виду, но довольно быстро догадался. Как это прекрасно, что даже гайдзины не чураются древних самурайских традиций и могут испытывать настоящую любовь к мужикам, как настоящие мужики! В честь этого я даже написал несколько хокку, которыми разбавлю свои мысли, чтобы вы могли на них помедитировать.

В пагоду зашёл
Я с заднего крыльца —
Понравилось мне.
Раньше всё было по-другому. Самураи — сильнее, гейши — прекраснее, а письма — огромные, как Фудзи. Сейчас пойди попробуй напиши такое письмо на несколько страниц, все ограничиваются парой корявых иероглифов, никто даже не приложит к письму ветку красной сливы или чёрной вишни, никакой традиции не осталось. Хотя мне показалось, что гайдзин с трудновыговариваемым именем (Гэрарудзу — ну кто в здравом уме так ребёнка назовёт?) лукавит, как настоящий ниндзя. Вроде как это письма, но на самом деле это статьи для какого-то журнала, а ещё это и не статьи даже, а почти дневниковые записи с мыслями, событиями и восхитительными историями. Получается, что Реве просто даруму валяет, ведь даже у жанра эссе есть определённые рамки и ограничения, например, тема, а в такой свободной форме можно вываливать всё подряд вперемешку, что есть в голове. Удобно, если ничего более определённого написать не можешь, но при этом выглядит, как будто он бесконечно полирует свою катану и разминается вместо того, чтобы ей рубить. С другой стороны, гайдзин говорит: «И что мне безразлично, о чём именно пишут, но очень интересует, хорошо пишут или плохо», это же можно отнести и к его запискам. Неважно, о чём он пишет, потому что это хаотично, гораздо важнее — как. Смысл бытия в хаотичных осколках. А пишет гайдзинский пёс очень даже неплохо.

В книге два "романа (?) в письмах", и их разделение весьма заметно. Во второй части уж очень сильно гайдзин радуется успехам первой книги и пытается их повторить, но, как говорится, можно идеально выписать иероглиф тушью на листке бумаги, засмотревшись на порханье бабочки, а потом бесконечно пытаться повторить его ещё раз специально, но лишь наставить клякс. Под влиянием вдохновения первая книга получилась более обаятельной, и даже почти не оскорбляет мою самурайскую честь, бушующую где-то в памяти крови. Вторая — анекдоты из жизни, истории, которые стремятся удивить и поразить, так что гайдзин старается перещеголять самого себя и эпатировать побольше: тут и странные сравнения (рот, похожий на коровье влагалище, что у вас там за коровы в Гайдзиниях?), и гипотетическая некро- и педофилия с элементами инцеста. Хотя делиться сестрой с друзьями — это хорошо и по-самурайски, тут я одобряю товарищество, даже жалко, что никакой сестры у гайдзина нет, а в мыслях можно что угодно придумать, хоть местного Будду в образе ослика осчастливить братской любовью.

О ронине слух,
Что катана его остра,
Но не в тех ножнах.

Есть два типа самураев. Одни повсюду видят прекрасных фениксов, а другие — только огненный фениксячий помёт. Гайдзин из вторых, мир вокруг него не слишком приятен. Если же что-то из этой картины выбивается со знаком плюс, то автор, как настоящий властный сёгун, стремится этим овладеть. Если ему что-то (или, чаще, кто-то нравится), то он идеализирует это создание или явление, прощая все недостатки. Соответственно, чтобы поддержать гармонию инь и ян, у всего остального он видит только тёмную сторону. Я смотрел как-то фильм, где мальчик повсюду видел мертвецов, хотя он никого не убивал, и духи не должны были являться к нему на татами за кровавой местью. Так вот, гайдзин точно так же везде видит негодяев, недостойных даже хорошего сеппуку. Даже страшно становится, а вдруг он тоже латентный негодяй, раз так на этом зацикливается?

Событийная часть книги (писем? Дневника? Заметок? Записок? Чёртовы гайдзины, вас без чарки сакэ не понять, сами не знаете, что пишете) скучнее, чем «мыслительная», но всё же о ней надо сказать, потому что автор умеет находить биение жизни в минималистичных деталях. Если бы он не был так пылок, то мог бы в этом равняться на нашу японскую прекрасную литературу, но увы. Он смешно рассказывает о нидерландцах за границей, прилежно и брюзгливо считает денежки (особенно чужие), превращаясь иногда из талантливого автора в бюрократа и крохобора, который трясётся над каждым гульденом. Тут ему повезло, что он не из Японии, потому что если бы у нас ему платили по знакам, как в Нидерландах, то за один иероглиф он получал бы куда меньше и сложнее было бы растекаться иидзуной по сакуре. Особенно завидует он писателям с деньгами, а нищебродов любит. Мне даже показалось, что кровный враг Генри Миллер вырвал сердце его матери и оскопил всех его любовников, так сильно гайдзин пышет к нему ненавистью. Но, видимо, причина всё же в другом: Миллер богат и успешен в своём эпатаже, а Реве пытается делать то же самое, но выходит не так громко и иены не сыплются на него с небес золотым дождём. Поэтому Реве выступает островной мартышкой и закидывает оппонента какашками, утверждая, что тот выпендрёжник, пустослов и проповедует не свободу, а распущенность, хотя сам Реве поступает то же самое: ведёт себя вызывающе и любуется, какой он поперечник. Воистину: в чужом глазу и зёрнышко риса рассмотришь, а в своём отравленную катану не замечаешь.

Не розовым цветом
Сакуры нежной росток
Зацвёл по весне.

В первой части истории более осмысленны и привязаны к временным рамкам, во второй — просто накиданы, чтобы не молчать. Многие из них играют на эпатаж, какие-то интересны сами по себе. Гайдзин лукавит или действительно маловато медитирует и не понимает себя, когда говорит, что истории с ним всегда интересные, а с другими такого не происходит. Ведь рассказывает он в своей ниндзявой хитрости совсем другое: истории, которые произошли с другими, весьма неординарны, а его же приключения по пьянкам и знакомым довольно скучны. Сравним. Истории гайдзина: он нашёл дохлого зайца, он забыл чемодан (потом вернулся за ним, но чемодан даже никто не припрятал под распашистой хакамой), он посрался с другом из-за котика, он ходил в зоопарк, он бухал, он хотел бзднуть, но вышло с подливой. Истории про его знакомых: ронин отпилил сук, на котором сидел, в буквальном смысле и, падая, повредил себе пипиську или ронин так выкаблучивался перед гейшами, что прижёг свой стебель бамбука утюгом. Гораздо больше страстей.

Заметки о жизни у Реве куда интереснее самой жизни. Например, он хорошо описывает муки творчества, бессилие и затишье перед тайфуном вдохновения. Ругает телевизор и прочие средства информации, которые предоставляют готовые решения на всё и вся, полностью оболванивая юных кунов, которые не могут больше воспринимать что-то сложное и думать своей головой. Много ядовитых оценок он даёт обществу и окружающим. Тут Орэгу-семпай меня просил поязвить насчёт слова «нелицеприятный», и я честно посмотрел его значение в словаре — «беспристрастный» (в переводе Реве почему-то не так). Беспристрастным очень хочет показать себя гайдзин, но не получается, поэтому всё у него окрашено в разные оттенки отторжения или обожания. Хотя иногда он сам начинает подозревать самого себя (хорошая практика ниндзя! Никому нельзя верить!) в лукавстве и говорит про недоверие к собственным мотивам. Может быть, когда-нибудь он достигнет просветления, зачатки есть. С другой стороны, он называет эти записки «литературной исповедью», но я уверен, что это «Исповедь маски», которую уж точно почитайте, батюшка наш Мисима протухший мисо не напишет.

Вихрь в поле прибил
Колосья к земле. Стебелек
Трется о стебель.

Интересно взглянуть на мир глазами человека, который заносит сакуру через чёрный ход не потому, что среди самураев так принято, а по зову внутренних духов. Картина вырисовывается довольно характерная, если спроецировать её на моих знакомых ронинов, которые тоже любят ходить по тёмному пути. Он верит в гороскопы, крайне язвителен с людьми (как в гайдзинском отличном тематическом сериале Vicious), пассивно агрессивен, ищет подтекст в каждом дуновении ветра, анализирует и оценивает любое движение и слово человека и в целом большую часть времени занимается либо рефлексией, либо поиском потенциальных партнёров и «своих». Тех, кто не в теме, он любит поддразнивать, «своих» же, независимо от пола (кстати, он не брезгует и прекрасными гейшами, а не только любитель бамбуковых стеблей), защищает и холит. Эпатаж и похоть маскирует под термином «ревизм», который объясняется довольно смутно, больше же всего его возбуждает собственное воображение, в котором есть и идеальный сферический эро-самурай в вакууме (он же Беспощадный Мальчик), и бог (с которым что-то странное, наверное, из-за переводчика, потому что Реве посыпает гнилыми соевыми бобами тех, кто пишет его с большой буквы, но в его тексте бог всегда с большой). Стихи-псалмы в конце книги я оценить не смог, потому что это не поэзия, европейцы вообще в поэзии ничего не понимают. Вот хокку — это да, а тут какая-то опять попытка поразить и сделать покрасивее. Не наше это.
---------------
Я хотел бы написать больше, но выпил слишком много сакэ и мне явилось страшное видение: как Реве сидит один в пустой грязноватой кухне под мигающей лампочкой и взахлёб сам себе рассказывает эти истории, толкает себя рукой в бок и говорит: «Ну первая же книга прекрасна, я даже премию получил, ну же, ну!..» Не хочу так же, поэтому откланиваюсь и влагаю в ножны кисточку для письма. Надеюсь, Орэгу-семпай будет доволен моей работой. Он обещал выдать мне за неё таинственных «пидзудюрей». Надо бы узнать их курс к иене.