4.5 Особенности общения с потусторонним после мировых войн

Я читала "Дом с привидениями" и "Легенду о призраках" одновременно, переключаясь со взгляда вековой давности на действительность и обратно. Поэтому рецензия выходит в двух актах. Почему бы и нет, в конце концов, в сравнении все куда интересней.
И особенно заметна метаморфоза, приключившаяся с жанром - во-первых страх стал делом частным, чем-то, чем нельзя поделиться, во-вторых во многом ступил на поле психиатрии и вычленения триггеров, в-третьих паранормальное стало необъяснимым, совершенно и абсолютно, ни священник, ни умная бабка-ведунья, ни исторические хроники не помогут вам в раскрытии тайны, а значит не подскажут выхода, умирать так умирать. В общем и целом это последствия экспрессионизма и философии новой вещности, которые расцвели буйным цветом после первой мировой и так потом окончательно и не ушли, наоборот, все тот же научно-технический прогресс напитал их чем-то новым, появился страх тела - захваченного или разлагающегося - физическое научилось быть эротичным и отталкивающим одновременно, вместе с кино прочно поселился в нашей голове крупный план, вне зависимости от желания авторы начали монтировать текст, в основном интуитивно, но тем не менее. Изменилось все.

Это не лучшая антология Датлоу, но на ней отлично видны поиски современного героя хоррора его мастерами - срез из двадцати авторов это неплохо - и чем хуже выходит, тем наглядней пример.
"Джек-прыгун" Стивена Пири, "Плачущая женщина" Каролин Тарджен, отчасти "Оукс-парк" М.К. Хобсона пошли по пути наименьшего сопротивления, пожалуй, пользуясь старым добрым методом изображения несчастной женщины, которая не в силах совладать с окружающим его миром и смерть для неё - отпущение, потому и приходит призрак (В случае "Оукс-парка" все, к счастью, не так, женщина вполне в силах совладать со своей печалью, ведь она сама отчасти призрак - и у неё есть нож. Но перипетия хоть и интересна в плане идеи - написана довольно слабо, вообще история слишком отстраненно подается, вроде по смыслу так и нужно, но перебор, нет героя, с которым можно себя ассоциировать).
Истории с женщиной-жертвой на этом не кончаются (хотя коллизия "девы в беде" слишком давно себя изжила и сказать в ней что-то новое трудно) и в разных вариациях встречаются на страницах ещё пяти рассказов: "Той девушки" Уоррен, "Акбара" Рида, "Красного, как сурик" Кирнан, "Возвращения в Мариабронн" Браунбека и "Рэдфилдски девчонок" Баррона. Три из них вполне стоящие, спасибо таланту авторов, хоть и не открывающие новых горизонтов, что касается оставшихся двух - "Акбара" и "Красного, как сурик", то в первом автор слишком полагался на свою беду и деву из-за чего предсказуемость истории просто невыносима, во втором же, наоборот. автор так старался избежать клише в поворотах, что как-то незаметно избежал всякого конфликта истории, в итоге мы имеем лишь очерк с затасканной пугалкой в виде имени на могильном камне.
Но! По сути каждый из всех этих восьми рассказов существует на почве готического романа, где героиня-женщина сталкивается с тем, что реальность вокруг неё имеет свойство подменять себя сном, рваться и вообще пропадать, коли так ей захочется. А значит враг сидит в голове, в глазах, заполз в уши и ноздри, облепил кожу, украл голос. Нет правды. Нет мира снаружи. История абсолютного одиночества - привет мировым войнам. Потому как не социально одиноки герои, они вообще одни в огромном странном космосе своего сознания.
К этой же категории можно отнести "По следу Двуликой женщины" Йеллобой, хотя это больше притча о наркомании, слишком готически-расплывчатая, чтоб быть притчей и слишком выглаженная, чтоб повествовать о разрушенном сознании, но расплывчатая реальность, безусловно, к теме современного страха. И физически-отвратительное проглядывает, как положено.

Что касается рассказов "мужских", то есть имеющих своим героем мужчину, для которого правила этого мира понятны в той или иной степени, то их условно шесть, условно, потому что реальность все равно непредсказуема, но исчезает мотив "моего собственного сумасшествия". В этой категории триа неудачника, "По Атшен-роуд" Форда и "Между небом и Халлом" Кэдиган - первый слишком пространный, второй слишком запутанный, а "Таверна Никкербокер" и то, и другое. В остальном же вещи великолепные: "За тех, кто в опасности в море" Дедмана с нарочито скрытной концовкой, сухой факт, смесь правды и тайны, ответа которой нет, "Крушение поезда в обувной коробке" Мантута, с невероятно щемящим выводом - "мертвые не преследуют живых" или история о том, как правильно скорбеть, потом "Складной человек" работающий на чистом Ид - не объяснять зло, не делать его человечным, оно приходит и все, один из самых сильных рассказов именно за счет работы с бессознательным )очень, очень далеко в психологию зарылся наш страх) и "Жестянки" Седиа, чистая жемчужина сборника или почему в России не работает жанр хоррор (после 30-х ничто не способно нас напугать больше, чем мешок костей в собственной стене или залитые бетоном ниши под нашим домом, ах, вы не знали, что раньше тут жил Берия?).
Эта часть по построению более оригинальна, но основой, как правило, является собственный грех, который рано или поздно настигнет. Очень интимная история, очень личная. Её нельзя разделить, потому что этот крест ты должен нести один.

Третий лот, а именно рассказы с ребенком-героем где-то посреди, мир ещё не установился, пугающее реально и одновременно нет, но читателю дано разглядеть правду сквозь увеличительное стекло детской фантазии, он где-то между героем с его эмоциональным познаванием мира и взрослыми, с их установившимся Законом. Таких рассказов три и все они хороши, как "Обезьянье лицо" Лабен, так и "Лисы" Хоаг и даже "Чаки приходит в Ливерпуль" Кэмпбелла, хотя у последнего есть свои недостатки. У них очень разное звучание, очень разные ситуации, но суть одна: тайна, раскрыть которую невозможно. В "Обезьяньем лице" она принадлежит взрослым, в "Лисах" - потустороннему, в "Чаки" - ребенку.
Тема табу, конечно, должна принадлежать детству, как времени, когда о страшном говорить невозможно, ни с кем. А страшное приходит и нарушает границы и так хрупкого мира. Раньше в художественной литературе потустороннее куда как меньше касалось детей, работал некий охраняющий фактор - теперь он сбит, как замок с двери подвала.

Если резюмировать, то выходит, что ныне страх предпочитает забираться в щели и приходить к одиночкам, для него более не осталось сокровенных мест, он способен пролезть всюду и вызнать о тебе то, чего ты и сам не знаешь. Вполне оправданно для эпохи, построенной на полном информационном эксгибиционизме.

PS: Что касается единственного неназванного рассказа - "Пятнадцать табличек, рассказывающих о печали баку и йотай" Валенте - то это не хоррор. Но именно ради него стоит покупать эту книгу. Даже "Сказки сироты" бледнеют перед тем, что она делает здесь на семнадцати страницах, какое-то сумасшедшее торжество плоти, языка и мифологичности. Я даже не могу привести цитату, этот текст надо есть.