3.5 Открылась бездна... но без дна

Хорошо начинать новую книгу, отринув предубеждения и абстрагировавшись от ассоциаций, но эти господа и дамы на редкость назойливы, «ты их в дверь — они в окно». С первых же страниц «Медленного возвращения домой» Зоргер представился мне чем-то (кем-то) средним между В.А. Обручевым и господином Зоммером . Обручев — понятно, почему: крепкий и прагматичный геолог высокого полёта, умеющий зорко видеть внешнюю и внутреннюю красоту земли, её слоистую историю. Почему Зоммер? Не из-за одного же созвучия. Зоргер тоже бежит людей и natura morta ему куда милее, а всяких утомительных человечков он предпочитает пропускать мимо ушей, лишь бы его оставили в покое.
Наверняка «виноват» в этом Север, его молчаливые просторы, требующие лишь ответного молчания да на совесть делаемой работы. Видимо, он и располагает к предложениям длинным, как полярная ночь, нет, ну это же никакого дыхания не хватит, чтобы дочитать в один присест.
Эмоции тоже как будто подморожены. Единственная при чтении — слабое удивление, когда в жемчужной серости плавно текущих равнодушных непрерывных строк вдруг полыхнёт беззвучным чёрным огоньком слово «сволочь» или кольнёт чужеродными углами стеклянный кубик слова «супермаркет». Не к месту они кажутся в этом мобидичьем величии. Будят внутреннего редактора, который только-только умиротворённо задремал, и он сердито бурчит:
— Ну чтооо это такое?.. Бесчисленные «который», «что» и особенно «являя собою». И нелепые кавычки. И все эти «исключительно только», «по большей части все», «общий для них для всех», «жестяное металлическое». Бррр! И в последующих произведениях, я уж тебе, читатель, сразу скажу: «обставшие», «каковой» и «таковой», «произведено расследование» и знаменитая «другая альтернатива». А вот ещё словцо: «реальничующие» О_о
— Заткнись, зануда.
— А повежливее можно?
— Можно. Прямо словами автора:

…умолкни, человек. Да пребудет время умолчания

Откуда ты знаешь, может, Хандке это нарочно. Для таких придурков, как ты. Я вот тоже недоумевала, как раз вплоть до «обставших» — а на этом слове полезла выяснять год перевода или хотя бы написания. И что?
«Медленное возвращение домой» (1979)
«Учение горы Сен-Виктуар» (1980)
«Детская история» (1981)
«По деревням» (1981)
Недоумению моему нет предела. И то ли это Хандке специально-архаично вычурничал, то ли перевод стилизован с какими-то непонятными целями. И поэтому надо научиться пропускать такие словесные загибы мимо метафорических ушей, чтобы получить удовольствие от строк художника (и здесь это слово в обоих смыслах равноправно выступает). Тогда откроется тебе вся прелесть «кирпично-красного цвета ивовых веток, как на картинках», «пересвеченного света», чудесной речи о лице земли и названиях урочищ (эпизод с Зоргером и Лауффером на аэрофотосъёмке) — своими глазами ты увидишь место, где Земля закругляется. И себя увидишь — как Зоргер, который «увидел себя одним всё ещё осенним утром за собиранием чемодана». Немного тревожно и досадно за него становится. Есть ощущение, что он «завис». Не так страшно, как папа Арсена из Цифрового , а в более мягком варианте, наверняка знакомом многим из нас — я бы назвала это «с носком в руке»: сидишь на краю кровати в процессе ежеутреннего одевания и тормозишь; один носок на ноге, другой в руке, глаза куда-то внутрь черепа повёрнуты, пауза длится, шарики крутятся вхолостую…
Зоргер бесконечно богат красотой мира и бесконечно беден чувствами. Некоторые страдают от дефицита внимания, а у ГГ острый дефицит внимания к окружающим, он в реальной жизни этакий мигрант внутрь самого себя.
И очень странным выглядит переключение с первого произведения сборника (не могу считать это тетралогией, натяжка это 80 lvl, на мой взгляд) на «Учение горы Сен-Виктуар», где автор, теперь выступающий от первого лица, наоборот, полон интереса к окружающему и живописно (опять же двойной смысл!) о нём рассказывает. Речь идёт и об обстановке в Германии — в Третьем рейхе — перед войной, и здесь возникает ощущение выморочности и неправоты, внезапной ненависти к стране — не у читателя, у автора. К счастью, ему удаётся воспользоваться магией зазеркалья и сделать спасительный шаг в обратном направлении — из картины в реальный мир, на этом полотне изображённый.
И это — лучшая часть и произведения, и сборника. Просто отличная. Читала с постоянным чувством признательности, какой-то благоговейной благодарности: за то, что дали мне посмотреть на земные красоты глазами настоящего мастера кисти и вдохновенного рассказчика. Отдельное спасибо — за рассуждение об учителях и о том, что у многих есть, наверное, такой свой «дед».
«Учение горы Сен-Виктуар» завершается очень плавно, неспешно — мотивом кружения. Меняющиеся со временем года голоса птиц «заставляют невольно думать о медленно вращающемся звёздном небе». Кружение ветвей, деревьев, воды в пруду… в итоге — течение времени, которое мы будто видим в его материальном воплощении.
В «Детской истории» язык автора вновь меняется (а для меня, замечу в скобках, при любом раскладе это показатель мастерства). Некоторую тоску навеяли роменроллановская манера изъясняться намёками, умолчаниями и иносказаниями, а также залповая вспышка ненависти автора к новоязу, «дармоедской речи жестяного века» (а сам-то, хмыкаю я). Да и выведенная в самом начале идея ребёнка как оправдания неучастия в общественной жизни уже у кого-то читана, кажись, у Кортасара :)
Сама же история приятно удивила тонкой безжалостностью, разъятием смутных недовольств и скрытых побуждений на анатомически точные составляющие. Педагогичность происходящего может быть крайне спорной, но в верном диагнозе ситуации автору не откажешь — равно как и в предлагаемом «лечении»:

...продолжать жить как прежде, оставаясь в своём кругу, в котором ребёнок — играет, взрослый — работает и присутствует по мере сил, и оба они, ребёнок и взрослый, равноправные собеседники, при этом ребёнок — «ребёнок», а взрослый — «взрослый», когда один обходится без умничанья, другой без сюсюканья…

Многие читатели обратили внимание — чаще неодобрительное — на слово «ребёнок» (с исключением пола). Понятно, что есть языковые особенности, но мне кажется, что это переводит и «ребёнка», и «взрослого» в ранг категорий (может, даже философских). Отдельные оттенки составляют мужской подход и внутреннее сопротивление ГГ повторения в ребёнке матери, поиск отцом-одиночкой общего с дочерью, а не разделяющего их.
Автор в этом произведении, надо заметить, умолчаниями владеет виртуозно. Особенно это было заметно в диалоге мужчины с учителем… или учительницей? из текста этого не понять. Хандке последовательно именует этого бесполого и ненавистного ему педагога: а) ответственная за детей персона; б) учительствующая персона; в) визави; г) представитель обучающего персонала; д) и просто «особа» :)
Очень интересно освещены в «Детской истории» проблемы двуязычия и вообще языковой среды, житья «на два дома» и две страны. Подкинул Хандке, спасибо ему, пищу для размышлений. И отдельное ему спасибо за выражение «время назначения» — это роскошно.
И хорошим таким уже бонус ноября казался, да вдруг — на тебе! — «По деревням». Стилевая чересполосица, ложная многозначительность, стремительно скатывающаяся в откровенный абсурд, прямое издевательство над лохом-читателем и, самое неприятное, самолюбование автора: я и так могу, смотрите, людишки (вспомнился Пелевин с его, не к ночи они будь помянуты, Числами, после которых я на десять лет крест на авторе поставила).
Всё «деревенское» напоминает побочную пьесу в фильме «Театр» (Being Julia, 2004) — ту, на которую Джулия Ламберт идёт, чтобы посмотреть на протеже Тома Феннела, как бишь её… а, Эвис. Те же раскрашенные лица, ломаные жесты, взмывающие под колосники жестяные голоса, обрушивающие на зрителя/читателя камнепад бессмыслицы. «Старая выпивоха», как сама себя характеризует комендантша, выражается, словно персоны Серебряного века — и это самое простительное в псевдопьесе… Почему «псевдо»? Уверена, что никакой постановки «По деревням» не светит. Хотя бы потому, что финальный монолог Новы не сможет выучить никто. Даже в трезвой памяти и особенно в здравом уме :D
Увы и ах, среднюю арифметическую положительную оценку сборнику четвёртая его часть весьма подкосила.