3 Литературная акварель или размазня на постном масле?

Чего невозможно не заметить и не отметить, так это великолепный русский литературный язык (хвала переводчику!). Масса визуально-материальных образов, высокая наполненность красками и оттенками, запахами, ароматами и фимиамами, природно-геометрическими формами и звуко-шумовыми пятнами. Точность и обилие деталей описываемого Хандке мира — как у непревзойдённого Золя! Невероятная плотность мелочей, буквально присутствуешь в описываемом автором месте, и видишь и рассматриваешь, наблюдаешь и созерцаешь вместе с ним те пространства и виды, о которых он рассказывает с фотографической точностью. И если первая часть тетралогии «Медленное возвращение домой» грешит переусложнёнными литературными формами, засилием многажды сложносочинённых и сложноподчинённых предложений, сидящими друг на друге причастными и деепричастными оборотами и другими невероятно удлиняющими читаемую фразу и размывающими сокрытые и так непростые смыслы формами, то вторая книга «Учение горы Сен-Виктуар» уже представляет собой неспешное гармоничное созерцательно-философствующее путешествие автора по местам, где жил, черпал своё вдохновение и творил Сезанн, с таким вкусным авторским писательским языком, что постоянно облизываешь перелистывающие ридерские странички собственные пальцы.

Часть третья, «Детская история», в литературном смысле скорее похожа на дневники, однако написанные не героем повествования, а неким третьим лицом, извне наблюдающим историю семьи в связи с появлением в ней ребёнка (мы знаем, что это девочка, но автор так до самого конца рассказа и предпочитает называть детского персонажа просто Ребёнком) и описывающим читателю все метаморфозы и аберрации в этой семье происходящие. И хотя довольно много внешнего событийного ряда (изложенного в манере школьного сочинения на тему «Как я провёл этим летом»), однако понятно, что основным и главным в этой части (как, собственно и во всей тетралогии) является внутренний мир отца, сопровождающего своего ребёнка по жизни верно и подданно.

Зато четвёртая, заключительная часть книги — «По деревням» — исполненная в форме драматического произведения, погружает нас с головой и совсем без запаса кислорода в мальстремную пучину сложно понимаемых и трудно передаваемых смыслов — prosche podyskat kakoe-nibut alyapovatoe sravnenie tipa marsch-broska po eksistenzialnomu bolotu da s polnoy vykladkoy ili liybuiy druguiy polunelepuiy bessmyslennuiy sumyatizu v stile Gorana Petrovocha, Tomasa Pinchona, Markesa i vsyakih tam prochih d_j_o_y_s_o_v — v obschem sovsem pustaya dlya menya zakovyka poluchilas. Такая литературная иллюзия образовалась, сплошное продирательство сквозь бурелом и валежник, подъём на сопку по сплошному стланику, этакая ходьба пешком по шпалам, когда на каждую наступать слишком часто, а через одну — скакать приходится... То ли много_образие, то ли совсем уже без_образие...

Вместе с тем, это явная акварель — с её размытостью образов, с мягкостью цветовых переходов и некоей воздушной очерченностью портретов. Особенно акварельно выглядит, опять таки, книга первая — повествование о исследователе земель Зоргере наполнено бесформенными образами внутреннего мира героя (хотя описания северных арктических пейзажей безупречны и проникнуты той самой особой энергетикой Заполярья, которую Джек Лондон точно и ёмко назвал «Белым Безмолвием»). Правда, описания сезанновской сен-виктуаровской местности выполнены с фотографической точностью скорее масляными красками, однако третья и четвёртая части вновь окунают нас в бессмысленные акварельные тона — такое вот разношёрстное итоговое полотно из четырёх отдельных картин, в общем и целом составляющих нечто одно целое... Нечто...

В общем и целом осталось только сокрушённо вздохнуть и ещё раз констатировать, что никак не складываются у меня отношения с австрийской литературой, как будто разным воздухом дышим...