5 Последняя загадка человечества

Дисклеймер.
Я долго всё это читал и очень беспорядочно записывал всякие слова по поводу и без, а тут уже конец месяца и мне на самом деле и жутко лень, и сил вовсе нет всё это прилично организовывать в читаемые и логически построенный текст, отмечать что и про какую книгу, поэтому я оставлю всё как есть, дабы запечатлеть сам процесс, и даже запятые расставлять правильно не буду.

Прелюдия.
Не так давно мне предложили почитать последний роман Липскерова и отрецензировать для одной из рубрик Лайвлибы. Со временем тогда не складывалось и я отказался от этой затеи, не рискуя уделять время незнакомому автору, к тому же я о нём ничего на тот момент не слышал и даже не видел его фамилии во френдленте.

Меня хватило на то, чтобы немного погуглить. Статья на Вики оказалась достаточно убогой, статей же по романам вообще не оказалось. Другой поиск тоже не выдал никаких вразумительных результатов; рецензий на ЛЛ по этому автору тоже оказалось запредельно мало и совсем ни о чём.

В общем, ничего особенного, подумал я, один из авторов, которых нынче пруд пруди. Однако, глаз зацепился за дату — 19 февраля. Забавно, я решил, что всё же с автором, у которого день рождения совпадает с моим (историческая дата, кстати, хе-хе), стоит познакомиться, к тому же столько совпадений ещё.

Прошло не так много времени и Лайвлиба меня фактически заставила почитать Л., подсунув его в одно из заданий ДП. Судьба, однако, решил я и начал читать.

Между делом.
Раздражает эта формула-штамп, но нет выход — "есть такие книги, которые очень понравились, но про них совсем не хочется ничего говорить". Прочитал, и остался лежать дальше пузиком кверху, расплываясь телесами по мягкому дивану, медленно тая и впитываясь в поролон диванной набивки; но не так, что бабочки в животе, розовые сопли по щекам и над головой радуга, а скорее как наркоман убившийся героином, на грязном полу, в луже блевотины, но зато при полном счастье. Всегда вот думаю: когда так растекусь полностью, то останется ль от меня хотя бы какая оболочка разумная и метафизическая, или так и сгину жидкостью, впитавшейся в диван? Редкий случай, но бывает. Иногда про такие книги сказать надо и тогда выходит натянуто и неестественно, как произносить первый тост за столом, когда ещё совсем трезв. Я решил найти выход из положения и придумал ход конём: надо читать его до тех пор, пока не начнёт тошнить, как от Шантарама, и тогда рвотные спазмы сами выдадут суть из самого нутра. Не вышло. Втянулся, влюбился. Упоролся, заторчал.

Если коротко резюмировать весь этот многороманный опыт, то: мне понравились книги Липскерова без всяких "но". Понравились те, что прочитал, и более того я уверен, что понравятся те, которые ещё прочитаю. Сейчас вот читаю ещё одну и тоже нравится. Не важно о чём он будет писать — хоть о футболе, который я не люблю совсем. Не важно. Его манера повествования, истории, всякая муть и жесть — моя тема. Если верить во всякое кармическое дерьмо и мультивселенные, то Л. явно родился для того в этом мире, чтобы С. П. был счастлив, а всё что происходит вокруг это всего лишь иллюзия для фона. Я — солипсист! Вас никого нет. Так говорит Липскеров.

У Л. есть умение очень мягко переводить реальность в бред и обратно. Достаточно редкий талант для нашего писателя, который обычно страдает либо совсем уж фантастикой с первых слов, либо совсем уж реализмом с самой первой буквы. Липскеров как ветер, который мягко колышет водную поверхность. Волны укачивают, мягко переводят судно твоей перцепции из реальности в бред, из бреда, через прослойки налёта лёгкого не-может-быть обратно к чему-то очень похожему на реальность. Сказка ложь, да в ней намёк. Постмодернистские сказки о главном.

Заметка без темы.
Липскеров впитал от русской литературы лучшее и переварив это продолжил её традиции в своём творчестве. Романы один за одним удивляют разнообразием сюжетов, необычностью, даже абсурдностью, происходящего, хорошо прописанными персонажами и живо двигающимся сюжетом, в котором постоянно сменяются планы, не дают сконцентрироваться и заскучать. Постоянно вводятся новые герои и не всегда понятно, какой герой главный и что происходит.

Он по разному подходит к разным проблемам и житейским ситуациям. Он местами доходит до очень гротескных форм; иногда описываемое начинает казаться "слишком" уж. Каждый кусочек текста продуман, у всего есть своё назначение и своё место, даже в искусственно создаваемом хаосе. Получается очень естественно и живо, не возникает ощущения, что тебе врут, скорее кажется, что перед тобой именно создают.

Состояние.
Состояние примерно такое: лежу на полу, телом на ковре, мордой — на паркете. Разбавлять виски спиртом было идеей примерно схожей с идеей читать Л. без остановки много книг подряд. Мир прекрасен, в нём столько отвратительных книг, и так мало хороших. Пока отыщешь стоящее, начинает казаться, что ты ещё при жизни реинкарнировал в жука навозника со столетнем стажем копания нечистот. Несправедливо тут только то, что всё дело случая и найдёшь ли ты в куче навоза искомый бриллиант абсолютнейшая случайность. "Дима, я тебя нашёл!" — затрубил во мне какой-то внутренней личностью какой-то голос. Звучит гомосексуально, но — это тот мужик, которого я так давно искал. Шестая любовь А. П.

Содержание.
У мужиков по всей планете пропадают члены и они перестают смотреть футбол. Ангел в честь Фидиппида бегает по осени марафон. Нашествие кур, беззвучное; такой же беззвучный исход миллионов птиц из города. Синие яблоки как средство от оперения на затылке. Шшшшш. Жук подкожный, контролирующий нервную систему, в прошлой жизни — сын русского императора. Рука без тела, которая мастурбирует инвалиду. Много секса, грудей и твердеющего низа живота; жидкий мрамор. Расчленёнка, кишки, кровь и всякие прочие жидкости тела и не только; очень много трупов. Котлован как портал всякой невиданной хрени. Люди, вылупляющиеся из икры. Некто вроде ангелов — знают много, но не всё. Земляника в носу. Чукча, которому бьют морду призраки. Ассирийский медведь, который вместо Иакова становится отцом всех евреев. Зародыш, который говорит со своей матерью и повторяет судьбу отца, а его сын повторяет судьбу отца и деда. Сверхспособности, люди с ангельскими внешностями. Оживающая змейка на кольце. Что-то очень непонятное. Вечная жизнь и операции по наращиванию новой кожи. Хотабыч выдерал с бороды волос, чтобы исполнить желание, а братья отрезали пальцы. Смывание женщины в сливное отверстие ванной. Поедание антиматерии; обжаривание себя на батареи центрального отопления.

Стиль.
Стильный! Изначально романы стилистически более просты. Первых два текста достаточно схематичные, имеют мало подробностей, детали не так чётко прописаны и чувствуется местами какая-то фрагментарность текста. В третьем романе начинает заметно проявляться художественное мастерство автора, которое потом и вовсе разрастается в пышное безумство настоящих джунглей стиля. Всё больше и больше мелких деталей, повествование более размеренное, уже нету первоначальной шершавости текста. Впрочем, она и изначально не была особой огрехой. Вполне всё это укладывается в авторский стиль, но к третьему роману начало чувствоваться, что по сравнению с первыми двумя Липскеров стилистически значительно продвинулся. Он стал более мелодичным, при этом не утеряв динамичности сюжета, который от книги к книге становится всё более сложным и многоплановым. Герои плодятся с каждой главой привнося в книгу свою линию, которая медленно, но верно начинает сплетаться с другими. Иногда это сплетение происходит буквально в конце книги и всё время кажется, что ты просто читаешь равномерно перемешанные, не связанные между собой, рассказы. Нету прямо такого главного героя, все герои рано или поздно выходят на передний план и берут микрофон повествования, который переходит от одного к другому, развивая то одну ветвь сюжета, то другую, часть из которых сходятся в итоге к одному большому стволу понимания этого множества. Всё перемешивается в романах Липскерова: голос автора и мысли героев, реальность и вымысел, любовь и извращения, логика и абсурд.

Общий смысл происходящего.
Вот живёшь себе вполне нормальным человеком-материалистом, привык ко всякой органической жизни и тому, что энергия это масса помноженная на ускорение (даже если это выведено фекалиями на стене — пусть и закон, говном писанный; чем-то вспомнились стихи ААА, таким же странным образом каканные писанные на стене в "Голубом сале"), или чего оно там ещё есть вокруг нас окромя кислорода. Живёшь не тужишь, как тут на твоих глазах начинает происходить всякая неведомое долбанное безобразие, ну и как тут быть? Верить в это религия, то есть — материализм не позволяют, а игнорировать — глаза. Часть героев, конечно, находят выход из положения и не запариваясь со всей это метафизикой просто отдаются потоку и ловят с происходящего лулзы: превращаются то в сомов, то в гулек, рожают из ног рыбок и птичек колибри, светятся ногами и воспитывают прибежавших детей, что растут не по дням, а буквально по часам. Ну ничего так, слегка упоротость, но чего только в жизни не бывает же, вдруг чего скрывали от нас ведь, так что если с вами в один прекрасный день начнёт разговаривать ваш пенис, то не отчаивайтесь, возможно это не шизофрения, а исключение. И течёт ("после слова "пенис" вскоре встречается слово "течёт", Фрейд радуется" — А. П) так сюжет переливаясь из одного безумия в другое, переходя из трэша лёгкого в трэш крайне степени психиатрии. А потом, бабах так, и всё оказывается нормально. Не было никаких потусторонних измерений, куры улетели и вообще на улице весна и почки распускаются.

Nемного традиционного СПГС.
И вот всё бы ничего, да ведь честь отдать, Дмитрий мужчина умный. Не стал бы всё так просто писать, да и написано это всё отнюдь не просто. Его тексты лишены пространных душевных терзаний героев, как у *олстого-*остоевского и не перегружены пелевинским дискурсом. С другой стороны они не становятся прямым и чистым приёмом, как у Сорокина. Я бы назвал их упоротыми притчами-сказками, если бы мне кто-нибудь позволил это сделать.

У нас у всех есть рефлексы на все случаи жизни. Одна беда, что на привычные штуки и реагируем мы привычно, но вот когда происходит нечто выходящее за рамки оценки "обычно" или "нормально", то у нас небольшая растерянность и мы бегаем по кругу в панике, машем руками и что-то неразборчиво бубним. Поведение человека в нестандартной ситуации всегда интересный маркер. Липскеров вводит своих героев в абсолютно нетипичные, запредельно нереальные ситуации, которые просто не могут быть, и весело смотрит, как и на что они реагируют.

Кого бы вспомнить?
Уже назывались некоторые имена для сравнения, но хочется вспомнить ещё одно — Мамлеев. У Л. герои тоже "шатаются", только в отличии от чисто русского "шатания" мамлеевских детищ, у него они имеют какой-то имплицитный налёт восточного мистицизма. Герои перерождаются, проживают за одну жизнь как бы несколько: то потеря памяти всё обнуляет, то прямое перерождение, то продолжение жизни родителя. Такое вот колесо сансары на русской почве. Герои совершают часто такие же с первого взгляда немотивированные поступки, творят насилие, секс и другие действия, к которым их толкает что-то неясное, какое-то простое осознание того, что это надо сделать. Тут и Кафку всеми любимого тоже нельзя не припомнить, ибо и абсурд, и превращения, и просто какая-то жесть тоже присутствуют в таком вот кафкианском ключе.

Про кур — Пелевин писал, кстати, а поезд — вообще важный персонаж русской литературы. Тут и Толстой, и тот же Пелевин опять. Случайно или нет, но ассоциации возникают очень навязчиво, что это не что иное, как такая вот постмодернистская перекличка с предыдущей традицией, сюжетами, писателями. Л., как эхолот, посылает сигналы, получает обратно их отражения и на свой манер их расшифровывает.

Метаморфозы.
Когда в книге происходят превращения главного героя, то принято вспоминать Кафку. Безусловно значимое превращение для всея литературы, но Кафка мне всегда казался немного пустым в чём-то (для фанатов: это не была претензия). За всем действием я не видел никакого смысла, впрочем, это уже мои личные проблемы восприятия. Гораздо более интересным мне всегда казалось превращение в "Золотом осле" Апулея. Оно несло в себе что-то кармическое. Герои, превратившись в осла, проходил так сказать ряд испытаний и сложностей, чтобы вернуть себе человеческое обличие, он как бы должен был доказать то, что он заслужил звание человека. Герои Л., те которые превращаются ("Последний сон разума") или же претерпевают значительные изменения в своём теле ("Пространство Готлиба", "О нём и о бабочках", "Пальцы для Керолайн"), тоже проходят некий цикл в новом обличии или с увечьем.

...i ещё немного СПГС.
Традиционное: есть ли жизнь после смерти? Ну и для полноты: в чём смысл жизни? Ты не писатель, если не пытался ответить на эти вопросы большими романами, так то. "Последний сон разума" абсурдистская попытка смоделировать ответы на эти вопросы. Мне вообще нравятся всякие спекуляции на эти темы, особенно носящие явно альтернативный характер. Ответ содержится в вопросе, а суть книги — в названии. Оно очень хитрое, как бы всё время перед глазами, ответ маячит на горизонте, крутится на языке, но каким-то явным озарением снисходит только тогда, когда сам автор на него даёт прямой ответ. Вроде бы читал и понимал, что так оно и будет, но в то же время до последнего не был уверен.

Во многом его книги о том, что когда случайно сходятся в один парад планет много случайных событий, то может вызваться сатана, или Сатана (если вы поняли о чём я). Это как у Сарамаго, когда один мужик кинул камень, женщина подняла палку, парнишка плюнул (или что там они сделали точно я уже не помню) и так вот всё это сошлось, что в итоге оторвало целую Португалию и запульнуло её в плавание по Атлантическому океану. Так и в романах Л. случайно неслучайные встречи приводят ко всякому такому разному и необычному, а иногда — обычному.

Жизнь и смерть.
Особенно много внимания уделяется моменту смерти. Вообще, герои Липскерова умирают, причём — почти все. Мне кажется, что если беспристрастно посчитать, то количеством он даст фору Дж. Мартину, а качеством — самому Ганнибалу Лектору. Многие герои вводятся только для того, чтобы их убить и живут они совсем недолго. Такое вот предназначение: кто-то в дерево превращается, кто-то в зверушек разных, а кто-то просто погибает по причинам экзотическим и вполне естественным. В прозе Л. сильно веет фатализмом: у каждого есть предназначение и он его исполняет. Некоторые герои целенаправленно идут к своей цели, зная её. Предназначение некоторых мелькнуть и помереть, прожив неприметную жизнь, не есть жирного и сыграть в романе неприметную роль, но вот смерть становится обязательно важным пунктом повествования. Не так важен герой, как его смерть. Да и вообще: о рождении мы знаем уже достаточно много — после рождения человек живёт, например, а вот после смерти — мы ничего не знаем.

Секс и смерть.
У Л. многие герои умирают, погибают, их убивают и они всяческими другими способами прекращают существовать. У Л. герои сношаются, совокупляются, занимаются сексом, трахаются, любят друг друга. Секса и смерти в книгах Л. много, они фактически из этих двух штук и состоят. В "Леонид обязательно умрёт" эта связь вообще достигает апогея, когда Геля любит солдат, а потом их обязательно разрывает снарядами, например; или тот же Леонид, который обязательно умрёт и знает это ещё до того, как он рождается. Связано получается: начало жизни — результат секса, конец жизни — смерть. Вот и идут они такой парой по всем романам.

Страдание.
Часть своих героев Л. обрекает на страдание. Причём это страдания неизбежные. Они приходят самым неожиданным образом даже тогда, когда всё вроде бы не может быть плохо; ох, а как бедные страдают для того, чтобы было хорошо. Страдания героев неотвратимы. Они жаждут смерти, но смерть не их удел — умирают другие, — а они же страдают, страдают и ещё раз страдают. В этом аспекте опять веет чем-то от восточных религий.

Сон и трупы.
Часть сюжета движется как во сне. Обрисовывается условно реальный мир в котором герои совершают вполне реальные действия, но в них есть что-то не то. Патологоанатом, например, ест землянику — нормально же? Да, но только землянику он достаёт из носов трупов — не нормально. Однако описывается это всё таким сплошным потоком, так естественно, что как бы и ничего такого и нет. Прозектор, надо отметить, тот ещё персонаж, его вообще мало что удивляет и трогает (потому что трупы не шевелятся! — А. П), и нормальность мира и ненормальность происходящего у него тоже немного мутированы. Впрочем, и это тоже нормально. Прозектор работает с трупами, такой вот современный некромант от науки. В этой профессии что-то такое мистическое проскальзывает даже в наш век материализма. И ведёт он себя тоже особенно отлично. Дело это конечно очень личное, забавный герой, короче, станет моим одним из любимейших. Очаровательный персонаж, да. Хочу тоже стать прозектором, но, беда-то какая в семье, я уже стал филологом, так что некромантить мне не трупы, а книги.

Автоотсылки и повторы
Бабочки, например. Ангелы, например. Блаженные идиоты, например. Внезапно случающийся нонсенс, например. Кольцо со змейкой, например. Ну и конечно, о, чо за нереальная хрень происходит? Кажется в моём шкафу Нарния? Ох, ладно, устал я чего-то сегодня и пойду-ка спать. Многие герои похожи, зачастую схожа функции героев. Часто возникает ощущение дежавю, я даже пару раз специально перелистывал книги, чтобы убедиться, что это действительно было уже в предыдущей книги, только немного под другим соусом. Даже не могу это оценить; чисто функционально этим явно преследуется определённая цель, чисто же эстетически эти повторы не являются на мой взгляд погрешностями. Скажем так, это мне напоминает историю любви. Ну, почти в каждом романе есть любовная линия, от чего мы не начинаем обвинять романы в том, что они один на другой похожи по причине присутствия в них любви, или весь жанр фантастики за звездолёты в каждой книги. В общем, считаю на этом основании, что и Л. не повторяется. Хотя "кольцо со змейкой" и "только балерунов в нашей семье не хватало"... а ещё вечные детские дома, сироты, бездетные женщины, секс-гиганты мужчины и пр. начинает уж сильно мелькать перед глазами, как светофоры в центре города. Но ничего. Жизнь штука однообразная.

Без темы.
Большое внимание уделяется различным крайностям: есть воплощение абсолютного зла (Арококо) и абсолютного добра (студент Михайлов), красивые и до безобразия уродливые персонажи. Они между собой встречаются, взаимодействуют, создают контраст. Иногда всё это так смазывается, что теряется граница между уродством и красотой, хорошим и плохим — эти "нормы" ставятся под сомнение как абсолютно необъективные категории. В своём поведении герои выходят за пределы логики нормальности. Их поступки часто никак не мотивированы, особенно это бросается в глаза, когда они происходят в череде нормальных событий.

Между делом у Л. поднимаются вопросы национальных меньшинств и их противостояние коллективному разуму, столкновение личного со стереотипами. Впрочем, это относится не только к "национальным", но и к меньшинствам в любых других смыслах. Тут же опять и проявление различных крайностей, как будь то очень красиво и очень страшно в восприятии обывателя. Неполноценности и уродства, превосходства и неординарность становятся лакмусовыми бумажками для общества, выявляют реакцию.

Последняя загадка человечества.
В наш век всяких крутых кофеварок, когда уже вот-вот начнут вновь разводить на лугах мамонтов, когда забрались в самые глубины, взлетели на самые высоты, когда обучили последнего аборигена Амазонии пользоваться смартфоном и постить в инсте фоточки редких насекомых, казалось бы уже не так много осталось узнать и разгадать. Есть ещё что-то непознанное, но сейчас всё это кажется вопросом времени. Сейчас, и на века, останется лишь одна загадка, последняя загадка человечества, — смерть. Единственное, что останется неведомо живым массам. Книги Л. в большинстве своём именно об этом, о смерти.

Постлюдия Интерлюдия, ведь ничего же не кончается, правда?
Закончилось это тем, что не закончилось. Я прочитал пять романов Липскерова и одну повесть. Читаю шестой. Достаточно долгое путешествие, которое, впрочем, только началось. Долгих лет жизни Дмитрию и творческой плодовитости. Ну и мне, тоже. А если я всё же как-нибудь непредвиденно перейду в другие измерения, то уж боже, или Боже, будь столь милостив и дай мне там возможность дочитать то, что не успел.

Аминь.

—

Всегда ваша
Святая троица личин моих
С. П., А. П. и Пашенька.