5 Просто о христианстве

«Письма Баламута»
От притчи веет классическим средневековьем. Это удивительное ощущение, насколько Льюис передал простоту, графическую изящность органического слияния стиля и мысли, которое было возможно в то время, когда светское и церковное не разделялось. Ведь «Письма Баламута» нельзя рассматривать как чисто художественное произведение – это религиозное сочинение с очень ясной и практической целью. В том, как старший служитель ада наставляет молодого беса на соблазнение человека, нет едкости, сатирического кривлянья, но прием придает удивительную резкость читательскому взгляду. Называя Бога Врагом, Баламут заставляет быть постоянно в тонусе, выправлять для себя это кривое зеркало, а потому сознание начинает работать интенсивнее, воспринимая каждое письмо к Гнусику как откровение. Или прививку, если уж бес называет человека «пациентом».
Кроме фундаментальных вопросов христианства, Льюис зорко высматривает самые мелкие, но серьезные мотивации и проступки человека в быту. Например, он из простой ссоры выводит вектор к тяжелейшим грехам. И, несмотря на то, что на первый взгляд писатель вовсе не заботится о стиле и занимательности, оказывается очень понятным, близким и убедительным. Эти письма помогают религиозному человеку разрешить сомнения, распознать соблазн в том, что кажется невинным, сиюминутным. Если вписать притчу в историческую эпоху, то становится ясно, что гений Льюиса был пробужден кризисным временем – шла Вторая мировая война, когда духовные ценности сгорали посреди боли, недоверия, мятущихся умов. Но так получилось, что «Письма Баламута» могут принадлежать читателю любого поколения, потому что крайне индивидуальны, ведут разговор один на один, но и указывают путь в общину, куда бесам путь заказан.

«Баламут предлагает тост»
Маленькая газетная вещица разительно отличается от того глубокого и чистого произведения, в котором «действует» одноименный герой. Здесь Клайв Льюис играет в литературу, антиутопию. Баламут обращается к собравшимся по случаю выпускного бесов-искусителей «ваше неподобие», «немилостивые господа» и с прочими глупостями. Зарисовка пронизана язвительностью и сатиричностью на грани вкуса. Но вот что примечательно. Спустя полвека, она может быть опубликована в любом издании, как написанная вчера. Разве только «демократичность», на которую обрушивается Льюис, следует заменить на «толерантность». За острословным балагурством героя скрывается авторская тревога о современном мире, который впадает в серость. Уже тогда перед писателем ясно и угрожающе вставала проблема, при которой человек утрачивал не то, что христианское поведение, а вообще человеческую сущность. Единственное, что тогда не мог увидеть писатель и только еще начинаем осознавать мы – это то, что то меньшинство, ради которого общество взяло курс на демократичность/толерантность, развяжут настоящую войну. И мы будем изумленно взирать, как детям предлагается не делать различий между родителями по полу, да и самим определяться со своей гендерной принадлежностью. И как точно Льюис дает истинное название этому явлению, идущему из древности – зависть.

«Расторжение брака»
Вслед за Данте и Мильтоном Льюис изложил свои картины Ада и Рая. Несмотря на то, что в объеме маленькая притча никак не может поспорить с монументальными памятниками эпической поэзии, вещь получилась очень емкой. И, в каком-то смысле, это расширенное построение христианского пространства для «взрослых», которое писатель не стал углублять в детских «Хрониках Нарнии». «Расторжение брака» - сочинение, конечно, фантастическое (Льюис даже признается, что одну идею позаимствовал из рассказа в американском фантастическом журнале) и сатирическое. Герой совершает путешествие, в котором слились пути Данте и Смешного человека Достоевского и в чем-то унаследовали их пафос и лирику, только поведение призраков, попавших в преддверие Рая, конечно же, полно комизма и гротеска. Читатель видит, как земные привычки и бытовое понимание христианской морали не просто не дают душам войти в Царство Небесное, а делают привлекательным существование в Аду. Льюис публицистически ригористичен – потребительское отношение к экзистенции оказывается страшнее и нелепее всех пыток, нарисованных воображением итальянского поэта. И если у Данте в первой части еще встречается сочувствие к преступным любовникам и гениальным тиранам, то Льюис заявляет, что Зло не может быть частью Добра. Споря с Блейком, мыслитель, однако же, допускает открытое для всех чистилище – и экскурсия в Рай из Ада дает в его построении каждому шанс отречься от заблуждений. Для этого он использует не только фантастический прием, благодаря которому рай оказывается слишком твердым и причиняющим мучения полупрозрачным призракам, но и древние христианские образы – мистических животных, ангелов, ни что райское не может по размерам уместить в Аду… Красочность и практическая показательность притчи делают ее маленьким шедевром.