4 Литературная хрестоматия Шрёдингера

«...ибо что такое ваш космос, как не прибор, содержащий кусочки цветного стекла, каковые благодаря расстановке зеркал предстают перед нами во множестве симметрических форм, —если его покрутить, заметьте: если его покрутить...»

Владимир Набоков «Под знаком незаконнорождённых»

Не стоит бояться романа "Калейдоскоп", начитавшись важных статей и обзоров о том, насколько это толстое, многоотсылочное и постмодернистское повествование, охватывающее целые культурные пласты и сшивающее их в одно общее калейдоскопически-космическое полотно. Кстати, больше всех об этом говорит сам автор. Читается роман достаточно легко, а пугающая разрозненность новелл-глав поначалу пропадает уже через несколько фрагментов, потому что вырисовывается та самая симметричность калейдоскопа — тонкая линия общего, где помимо сквозных персонажей, знакомых друг с другом, повторяются отзвуки образов и мотивов.

Интересно ли это читать не литературоведу, который не поймёт и половины тех цитат и реминисценций, что щедро уплотнили текст? Будет, конечно. Все отсылки здесь — только приправа, пасхалки для своих и знающих. Впрочем, Кузнецов любезно приводит список маст-рида для понимания книги в конце. Список, кстати, довольно куцый и по большей части освещает XX век, в то время как автор ныряет и в более ранние первоисточники, а то и вовсе цитирует нелитературные прецеденты — фильмы, к примеру. Это уже второй уровень пасхалки. И вот тут мне надо связать сразу две мысли. Первая мысль, что отсылок много и текст плотный. Вторая мысль — что, Кузнецов очень любит Пинчона и старается быть на него похожим. Но чтобы быть похожим на Пинчона, недостаточно просто быть хорошим литератором, владеть словом и стараться писать, как он. Для этого нужны крепкие яйца и смелость. Пинчон не то чтобы плевать хотел на читателя, но мало заботится о удобстве тех, кто будет погибать внутри его текстов. Кузнецов же явно волнуется о том, а уж не пропустит ли читатель очередную отсылочку, не прохлопает ли ушами что-то такое умное, модное и спорное, на что он хотел бы кивнуть и указать пальцем, дескать я вот читал, понял, переработал. Поэтому большинство "горячих" точек подсвечены, выделены. Может быть, поэтому и список в конце. Собственные переживания на фоне этой литературщины плавятся и выглядят даже немного чужеродно — эта вечная рыжая, явно вынутая из закромов собственной памяти, этот псевдособеседник, который вдруг врывается в текст и рассказывается байки про то, как вот мы с Коляном варили мет в фургоне в две тысячи четвёртом, а в конце байки обязательно мораль или афоризм, чтобы притча и не зря вставил.

Но это я ворчу сейчас, как старая бабка, потому что не слишком люблю, когда автор так задирает нос перед своими читателями, одновременно при этом тыкая их в важное уж слишком явно. Как будто он сомневается в этих самых читателях. Как будто эта энциклопедическая литературная хрестоматия Шрёдингера. Она одновременно писалась и для профи литературоведов, и для обычного среднестатистического читателя, который не всегда обращает внимание на висящее посреди стены ружьё. Повешу-ка я туда гаубицу.

И — нет — я не говорю, что отсылки здесь очевидны. Потому что сама я треть списка не читала, треть читала очень давно, а что-то точно не уловила по собственной невнимательности. Но эта нарочитость и демонстративность постмодернизма — ну детский сад. Мам, смотри, я еду без рук! Мам, смотри, я написал постмодернизм почти в тысячу страниц!

Впрочем, снова ворчу. Книга-то неплохая, даже хорошая. Огонька в ней нет и шила в заднице, а всё остальное, что должно быть в неплохой книге, — есть.