4

Так странно слышать во вступлении, что сам Ницше считал неуклюжей, запутанной и неровной одну из самых известных своих книг – «Рождение трагедии из духа музыки». Он называет ее высокомерной и мечтательной, заманивающей и чуждой ему теперь, когда он пишет новую свою книгу - «Рождение трагедии или эллинство и пессимизм». Мы не привыкли к этому. Нам кажется, что человек, признанный нами гением, представляет собой нечто застывшее, раз и навсегда великое, и редко думаем о том, как он развивается, как борется сам с собой, что он такая же живая, противоречивая натура, как и все мы, просто наделенная огнем слова.
Наверное я не достаточно еще дозрела до такой литературы, как ни обидно это признавать. Слушая, будто все понимаю, все чувствую, но в то же время осознаю, как ускользает от меня что-то большое, что-то главное, смыслообразующее. Но тем не менее и из отдельных воспринятых кусочков сочится столько сока красоты, силы, жизни, что все определенно не зря.
Я мало знаю греческую мифологию, а греческую историю еще меньше. Все это всегда казалось слишком близким к нам, слишком западным, слишком обычным, чтобы увлекаться всерьез, но чем больше в последние годы узнаю об этой традиции, тем больше понимаю, как глубоко заблуждалась.
Сначала отозвалось, что титаны – природа, судьба, страдания жизни, низвергнутые в Тартар, чтобы заслониться от них золотом Олимпийцев и несмотря ни на что продолжать жить. Греческая культура зиждется на трагедии, как и вся человеческая жизнь, вот откуда мудрость Селена, изреченная царю Мидасу: «Из всех возможностей для человека наилучшей было бы не родиться, на втором месте – умереть». Он говорит о противоборстве аполонического и дионисийского, которое я всегда раньше воспринимала не в философских категориях, а скорее в категориях искусства – как статичные его виды (скульптура, живопись, архитектура) и те, которые рождаются во времени (музыка, танец, театр). Я заблуждалась, это разделение гораздо глубже. Аполоническое это и есть золото Олимпийцев, которым человек заслоняется от ужаса существования (почти экзистенциализм!), это сон, который рождает человеческое сознание, прекрасный и логичный, это по сути и есть само сознание, потому что то, что Ницше говорит о дионисийском очень напоминает подсознание – хаотичное, темное, не определяемое словами, бурлящее чувствами, ощущение связи всего со всем, не игра, а преображение.
В этом смысле Ницше даже напомнил мне Фрейда и, как и Фрейд, испугал. За ним раскрывается что-то бесконтрольное и не понятное, что-то, в чем нельзя определить ни верха, ни низа, ни начала, ни конца, ни смысла. Страх ли это сдираемого покрывала иллюзии или страх греха и вины? А может быть это одно и то же? Весь вопрос в том, что такое аполоническое. Сон ли это мира, или наш сон? Можно ли на него надеяться, или это лишь призрак? В общем, есть ли Бог или мы его выдумали? Вот так мне видится суть.
Ницше пишет, что все индивиды комичны (Дон Хуан, кажется, также смеется над чувством собственной важности) и потому не пригодны для трагедии, отсюда Дионис – суть масок Эдипа и Прометея, которые – суть толкование Аполлоном Диониса. В этой трактовке можно говорить о том, что это все части Бога, его Сознание и Подсознание, для которого мы – зеркало.
Отозвались образы Эврипида и Сократа. Эврипид, несмотря на то, что писал комедии, по натуре трагик, но, существуя в эпоху кризиса пишет комедии как бунт против своего несоответствия великим трагикам прошлого (Эсхил, Софокл) и сам – маска, уста новорожденного демона Сократа, считающего, что все разумное прекрасно. То же противостояние, только аполоническое уже опирается скорее не на наивное восприятие, а на разум, и потому становится сократическим. По сути опять же это спор между оптимистами и пессимистами. Сократическое исходит из посылки Сократа, что все зло от не знания и человек по природе добр. Это оптимизм чистой воды, тогда как дионисическое признается, что понятия не имеет так ли это, мир ужасен, но все-таки в нем существует метафизическое утешение через связь с Первосущим. Тут он говорит о неукратимой радости жизни, которую сравнивает с понятием мировой воли Шопенгауэра, и наверное, стоило бы почитать Шопенгауэра, чтобы разобраться что к чему.
Из моего маленького еще отозвалось то, что человек – глагол (не слово, не указание на речь, а именно на действие). Отозвалось о том, что природа музыки – это миф, дионисическое, а природа науки – теория, аполоническое. В общем, все его рассуждения для меня на данный момент составляют какой-то сложный и неописуемый клубок ассоциаций и противоречий, который разматывается к вопросу о том что представляет собой человек по своей природе, а именно добр он или зол, обладает способностью к творчеству или нет.
К слову сказать, язык Ницше, и в особенности его описание дионисического, то, как он пишет о стоящих перед глазами образах и ассоциациях, которые ты часто не можешь даже объяснить, но вынужден выражать, вдохновляют на творчество.