5

Откуда-то набежала дрожь, с чего бы это, ты всего лишь вновь собираешься читать "Преступление и наказание". Ну, в 4-й раз, тем более, должно было давно приесться. Ты трепещешь гораздо более явственней, чем перед долгожданной книгой другого автора, которую хотел больше года и на которую смотришь с вожделением. Намного сильнее, чем запретную в детстве книгу - страницы заплетаются под твоими трепетными подрагивающими пальцами. Тебе не нужно напрягать память, вызывать воспоминания, ощущение какого-то нервического беспокойства приходят сами по себе при виде одной только обложки, где выведено "Преступление и наказание". Память хранит что-то большее.

Атмосфера произведения такова, что не только давит откуда-то сверху вместе с постоянным жабророждающим питерским мелким дождиком, но еще тебя сажают на поводок, далеко не отпуская, постоянно напоминая, что ты читаешь Достоевского, что-то тебя подталкивает "читай! читай!", какие там еще могут быть другие авторы. А стиль Достоевского - он прекрасен. Кого еще можно читать так вслух, захлебываясь и проглатывая слова, непрерывным песенным длинным сочетанием, убегая мыслью куда-то в следующее предложение, в следующий абзац, в небытие темных подворотен. Так же, как и в первый раз, ты снова сочувствуешь убийце старушек, искренне надеясь, что преступление он сможет пережить, что не пойдет сдаваться ментам, что путь страдальца ему ни к чему. И куда деваются логика и здравый смысл? Они потом вернутся, напомнят, что все герои Достоевского нереальные, хотя и находятся в очень живописной среде. Раскольников, он если бы и решился в итоге на убийство - в самый ответственный момент сам себе бы топором пальцы оттяпал. Индустрия продажной любви если и предполагает наличие Сонь Мармеладовых, то только в архивной категории "неудавшаяся проститутка".

Набоков изображал теорию Раскольникова фашистской, сравнивая Достоевского с Гитлером. На уровне примитивной логики можно далеко не ходить, а сравнить, скажем, Свидригайлова с Раскольниковым. Причем на это мы имеем гораздо больше прав, ибо они оба вышли из-под пера одного автора в одном же произведении. Есть шанс, что наткнемся на одинаковое мировосприятие. Жизнь не имеет значения и для Раскольникова, и для Свидригайлова. Но если Раскольников (не без поддержки Сони) остается в этом мире страдать, взвалив на себя великую христианскую ношу, то Свидригайлов трусливо кончает с собой. С таким же успехом можно обвинить Иисуса в том, что для него гораздо логичнее было бы продолжать страдать в миру и держаться подальше от неминуемой кончины. Смысл в том, что равноценно оценивать можно только самого себя 5 минут назад. И то - с известной долей погрешности. А до тех пор, пока будут встречаться необыкновенные индивидуумы типа Достоевского - будут попадаться и тонны критиков, желающих прикинуться не тварью дрожащей.

Идеалистический реализм Федора Михайловича - единственный в своем роде. Если где-то природа и совершает подвиг - создает нового потенциального Достоевского, то ему никогда не выбиться в писатели и не прожить настолько насыщенной жизнью. А потому и сравнивать его можно только с тем, что ему равнозначно.