4.5 "В ОКРЕСТНОСТЯХ КЕРИНИИ (ЭСКИЗ ОДНОЙ ИДИЛЛИИ)" СЕФЕРИС.

"Are this a voices of our dead friend
Or just the gramofone?"
Jorgos Seferis.

Это вторая попытка. Такая же пустая, какой была первая. Не могу понимать Сефериса, стоит констатировать и примириться с этим. Может быть, если бы читала на греческом, стройность и красота его стиха открылась мне. Но очень сомневаюсь. Поэзия сложнее прозы, понимание ее требует большего уровня интегрированности в язык, умения выстраивать ряды ассоциаций внутри его пространства, чем голая информативность прозы.

Да и пробовала много раз стихи на других языках. Арифметическая прогрессия на месте: смысл берется, к нему прибавляется другой и следующий за ним. Не волшебная радость геометрической прогрессии, когда каждая следующая строка, словосочетание или слово чуть меняют картину, придают ей текучести и множественности отражений, И за всем этим Смыслы: очевидный, менее очевидный или вовсе доступный тебе одной Что с того? Мы стихи не за тем читаем, чтобы галочку в графе "общественные достижения" поставить. Дело это сугубо интимное.

Того, что происходит при чтении хороших стихов на русском, с иноязычными не случается. За редкими исключениями. Такими редкими, что у поминать не стоит. Но в переводе иной раз приходят чудесные открытия. Даже не говорю о Бёрнсе и сонетах Шекспира в переводе Маршака или о "Гамлете", переведенном Пастернаком. Тут поэтический гений и языковое чутье интерпретатора накладывается на первоначальный текст, даря читателю новый.

Такие попадания - штучный товар, эвересты среди горных массивов. Случаются просто удачные встречи, как было с Оденом, Уайльдом, Киплингом, Верленом, да всех не перечтешь. Переводы не стали культовыми, может потому что ценителей поэзии куда меньше, чем просто людей читающих, но проблески радости абсолютного узнавания высверкивают среди текста бликами на воде. И понимаешь - это твое.

Не с Сеферисом. Он может быть трижды культовой фигурой, нобелевским лауреатом, реформатором современного греческого стихосложения. Он может быть символом народного единства Греции, одновременно оставаясь сверхэлитарным поэтом. Он может быть кем угодно. Он не может быть моим. Так думала, досадуя на себя, но совершенно убежденная. Пока не наткнулась на стихотворение "В окрестностях Керинии (эскиз одной идиллии)".

Я не знаю, что случилось, наверно та самая магия поэзии. Незначащий треп малознакомых на родине, но невольно сблизившихся в чужих краях людей. "О природе-о погоде-о состоянии дорог" (триада, рекомендованная к обсуждению, когда не знаешь, о чем говорить). Англичане в Греции. Надо любоваться красотами, а хочется думать, говорить, вспоминать родину и то, что осталось там. Там война теперь и страшно неуютно, тут лучше по-всему, только ощущения себя на своем месте нет. И радости жизни нет.

За пустой болтовней людей, приятных во всех отношениях, такая вселенская тоска. И горечь, и бесприютность. И горькое чувство вины за сладким ощущением безопасности. Свой среди чужих, чужой среди своих. Вот я и поймала главное впечатление от поэзии Сефериса. Он перманентно терзаем чувством вины перед Родиной (именно так. с заглавной, как нас учили в советском детстве говорить о своей) за ту любовь, что не может ей дать. А думает - обязан. Ему с другой лучше, он тут дома, здесь правильно и справедливо и в полном соответствии с его пониманием разумного мироустройства.

Эта необъяснимая неприязнь к мраморным статуям, это реформаторство родного стихосложения - оно оттуда, когда насильно заставляешь себя любить что-то, с чем не ощущаешь родства. Заталкиваешь в прокрустово ложе социальных стереотипов: тут тебя слишком много, нужно бы обрубить, а там недостаток - тяни, разрывая связки и сухожилия. И дело не только в социальном, подлинный творец, да к тому же человек недюжинного ума, такую навязанность одолевает скоро. Но у него есть очень неудобная вещь - совесть. И понятие о системе ценностей, выходящее за рамки обывательского комфорта. О ощущение собственной миссии.

Что уж тут поделать. Штучный товар, не каждому повезет 29 февраля родиться. Ах, ну да - таки мой.