5 Есть только миг

«Соловьев и Ларионов»
Не побоюсь громких слов, но тех, кто имеет отношение к науке, роман Евгения Водолазкина должен повергнуть в экстаз. Университетско-научная среда в нем так любовно высмеяна и оплакана, что смех сквозь слезы – это не метафора, а вполне физиологическое воздействие на читателя. В классических традициях подмечена и превращена в яркий литературный образ каждая черточка психологии и быта человека ученого. Одна из вершин таких сцен – научная конференция в Керчи. И в то же время постмодернистские приемы литературной игры делают текст свежим и острым. Например, многочисленные ссылки на источники и псевдоисточники, положенные для научного труда.

Но роман – плод художественного вымысла. И хотя Лев Данилкин видит в этом тыняновское наследие, я же больше наблюдаю отсылки к играм разума Умберто Эко и Милорада Павича. От первого – дерзкая и органичная современная глазурь для дел давно минувших дней. Стилизуя части романа под историческую биографию, совмещая популярное жизнеописание, эссеистику, научные статьи и лирику в одном пространстве, Водолазкин придает истории особый, отчаянный трагизм. А игра с пространством и временем текста, интертекстуальностью, когда жизнь молодого ученого Соловьева перетекает в судьбу предмета его научных изысканий, генерала Ларионова – это почва, которую разрабатывал Павич.

Помимо филологических игр в романе есть и живые человеческие линии. История белого генерала, полная комизма и трагедий, преподнесена с той особой русской лубочностью, когда за бойкостью скрываются важнейшие уроки жизни. А поиски Соловьева материалов для диссертации оборачиваются авантюрно-любовными приключениями. Удивительно, но былинно-романтический пафос у Водолазкина далек от пошлости, несмотря на кажущуюся однозначность. Научный поиск неразрывно связан с поиском любви. И пусть всё обрывается «на самом интересном месте», читатель должен быть удовлетворен – он получил дозу первоклассной литературы, способной поворошить интеллект и разбередить эмоции. И в конце концов начинаешь верить, что был такой Ларионов в России, которую мы потеряли. И есть такой Соловьев в России, которая еще жива и мчится вечным поездом. Ну, это тоже читательский пафос, конечно.

«Близкие друзья»
Для сюжета повести Евгений Водолазкин выбирает обостренную ситуацию. Нельзя остаться равнодушным к рассказу о войне на территории Советского Союза глазами немецких солдат. Этот ракурс заставляет читателя, воспитанного на советской патриотической литературе, напрячься. Тем более, что узнаваемый стиль Водолазкина не предполагает стремления к исторической правде. Но нет, взгляд на войну оказывается универсальным – ее неприятие человеком, вынужденным слушаться приказов, но осознающего бессмысленность такого существования. Кажется, что в повести слышны отзвуки писателей «потерянного поколения». Ведь недаром история начинается с детства трех (sic!) главных персонажей, их путь через войну и попытка оставшихся в живых справиться с послевоенным бытованием. На поверхности у Водолазкина нет опоэтизированного трагизма – он будто собирает всё самое ожидаемое для читателя. Всё – от сексуальных переживаний любви втроем до битвы под Сталинградом – отдает намеренным шаблоном, призванном установить прочный контакт с широкой аудиторией без потайного дна и изощренных смыслов.

Но вся сложность ситуаций в том, что писатель показывает обыкновенных людей, которые правдиво, натурально проходят через страсть, боль, страх, потери, усталость от существования. Он лишает литературу ее коронного приема – заставить читателя испытать сильные эмоции и вообразить невероятное, не переживаемое в бытовой жизни. За провокационной идеей стоит простое изложение, которое приводит к пониманию жизни и времени в каком-то ином измерении. Как и в романах «Лавр», «Соловьев и Ларионов» Водолазкин дает некую развёртку времени как универсальную предопределенность, складывающуюся из цепочки случайных событий.

Отдельно хочется заметить, что неизвестно, какие именно факты послужили отправной точкой для сюжета. Но в Новгородском музее-заповеднике была выставка графики Готфрида Грунера. Подобно Ральфу из повести Водолазкина, он юнцом приехал воевать на Новгородскую землю. Ученической рукой рисовал памятники до того, как они были разрушены. А затем вернулся домой, проходил реабилитацию и стал выдающимся архитектором. Что-то в его судьбе и в тех настроениях, которые пытались передать в своих рассказах искусствоведы, было схоже с переживаниями героев повести.

«Кунсткамера в лицах»
Очень уютный и сентиментальный рассказ, который читается как ключик к поэтике писателя. В центре внимания ученые люди, эксцентричные, чудаковатые и неизъяснимые, для которых жизнь проходит в ином измерении. Движение через исторические события, которые, как отмечает сам автор, не оставляет на героях следа, снова создает ощущение чего-то правдивого, но в то же время не бытового. Водолазкин оправдывает существование всего, что не вписывается в пошлую вещественную жизнь, утешает, но и не предлагает «розовые очки». Жизнь и труды настоящего ученого в нашей реальности действительно не стоят ничего, какая бы политическая и экономическая эпоха не захлестывала обывателей.

«Дом и остров»
В автобиографическом рассказе Евгения Водолазкина, конечно, в первую очередь притягивает личность Дмитрия Сергеевича Лихачева. Он возникает как историческая фигура, которая силой писательского гения претворяется в легенду. И личная жизнь героя рассказа, и его ученые «приключения», и реальные люди становятся живописными, художественными, с иронично мягкими чертами, по которым безжалостно проходит танк времени 1991 года. Конечно, произведение посвящено в первую очередь романтизированной мифологизации Пушкинского Дома. Но это и немного ворчливый от боли вскрик по России, которую мы вновь потеряли. Не сказать, чтобы молодость героя была радужной – строки о заведующем научным общежитием полны сарказма в ювелирных традициях русской юмористической классики. Но безликая беспощадность того, что произошло в конце века, навсегда изменило представление о человеке и его цели.

«Служба попутчика»
Рассказ-игра, разрабатывающий вариации словосочетания «русская литература». Несмотря на то, что сюжетная ситуация явно автобиографична, весь текст возводится в некую юмореску, обладающую универсальной мифологией. Герой рассказа едет со случайными попутчиками по Германии. Отсутствие языкового барьера и в то же время подчеркнутая разность менталитетов. Ирония и самоирония, рефлексия в пространстве художественного вымысла, опирающегося на бытовую зарисовку. Сам рассказ как факт русской литературы, линия поведения и ощущений героя как ее безусловный рефлекс, и среда, которую она создает вокруг себя, делая историческое время художественным приемом. При этом Водолазкин лиричен и влюбляет в себя непосредственностью, с которой он намекает на нечто сложное в этом мире.

«Совсем другое время»
Это могло быть философское эссе, раскрывающие основные литературные приемы автора. Но Евгений Водолазкин, надевая маску лиричного мемуариста, путает занудного читателя. Он с непринужденностью погружает его в интимные подробности своего детства. Собственно, у кого нет таких воспоминаний о травмах и родственниках? Но не каждый сможет так преодолеть пространство и время, чтобы подарить свои наблюдения художественному абсолюту. Он тоскует по утраченному Раю, который за время небольшого текста становится родным и понятным. По пути писатель даже не упускает случая сыграть в постмодерновую игру: ведь недаром моряк дядя Саша начинает свои истории «Дул страшнейший норд-ост…», будто откликаясь на знаменитое литературное клише. Да и всевозможные отвлечения, выводы и оценки выдают в рассказчике лицо более зрелое и ответственное, чем просто писатель. Вот и возвращается читатель к мысли, что с ним поговорили «по-философски», приблизили его к некой системе, которую он так давно пытался поймать за хвост, погружаясь в свои воспоминания.