4.5 Если бы я был Богом, то швырнул бы молитву Куна обратно на землю.

Отношусь к тем, кто уверен в необходимости читать и помнить. Книга-вакцина. Небольшое повествование изнутри. Повседневная рутина, пути выживания и много размышлений.

Поэтому, что касается ужасающих подробностей, моя книга не прибавит ничего нового к известной всему миру чудовищной правде о лагерях смерти. Она написана не с целью выдвинуть новые обвинения; скорее содержащиеся в ней факты могут послужить для бесстрастного изучения некоторых особенностей человеческой души.

Что есть человек и что человеком делает. Создание и разрушение человека. Надежда и память. Воля к жизни. Фашизм как явление. Человеческая личность, потерять которую легче чем жизнь.
Память – убивает. Остов цивилизованности – позволяет выжить.
Не смиряться с положением – последняя возможность выжить.
Несмотря на отказ от подробностей в пользу изучения человеческой души, подробности есть. И они остаются буйками в памяти. Сон-отчаяние: пытаешься рассказать, а тебя не слушают. Ноль Восемнадцать без режима самосохранения, напоминающий ездовых собак из книг Джека Лондона. Немец, измазавший руку и вытерший ее о заключенного. Человек-вещь.

Без злобы, без ненависти он вытирает сначала ладонь, потом тыльную сторону руки о мою спину. Невинный дикарь Алекс! Как бы он удивился, скажи ему кто-нибудь, что именно за этот поступок я сужу его сегодня, а с ним Паннвитца и несметное число других, таких же, как они, больших и маленьких, в Освенциме и где бы то ни было.

Повествование с виду просто, но мне пришлось по вкусу.
Отметила некоторую мифологичность, впрочем, не выносимую в постулат: инициативный Харон-перевозчик, лагерь-Вавилон и проклятье Вавилонской Карбидной башни, голодные сны Тантала.
Еще немного.

Только с этой книгой я поняла всю иронию «оркестра». Годы назад, слушая экскурсионный текст, рассматривая фотографии, что-то зацепило. Но только слова Леви «означили» это потаенное.

Репертуар оркестра небогат: изо дня в день дюжина одних и тех же маршевых песен, дорогих сердцу каждого немца.
Они накрепко вбиты в наше сознание; забывая лагерь, их мы забудем в последнюю очередь, ведь эти мелодии — голос лагеря, чувственный образ его математически выверенного безумия, эмоциональное выражение определенной идеи, смысл которой — сначала убить в нас все человеческое, чтобы потом проще было убивать физически.
Когда мы слышим эту музыку, то знаем, что где-то во мраке маршируют, точно роботы, наши товарищи. Души их мертвы, музыка гонит их, как ветер сухие листья, заменяя волю, потому что у них больше нет воли. Они подчиняются ритму: каждый удар барабана — шаг, рефлекторное сокращение выжатых мышц. Немцы добились, чего хотели: десять тысяч шагают в ногу без чувств, без мыслей; они — безликая, четко отлаженная машина.
Когда заключенные выходят из лагеря и входят в лагерь, эсэсовцы всегда тут как тут. Да и кто мог бы оспорить их право присутствовать на постановке, хореографами которой они сами же являются? Кто мог бы воспрепятствовать им смотреть на танец уже неживых людей, которые, колонна за колонной, уходят в туман и приходят из тумана? Разве это не самое наглядное доказательство их победы?