5 “Да проклянет Господь и Господа, и все немыслимо грязное творение его”

Этот роман похож на симфонию или многометровое полотно во всех жанрах сразу - на что-то из чистого искусства. Книги бывают нонфикшном, в отличие от музыки, например. В начале сюжета нет - есть Лондон, эпоха королевы Виктории, год 1875-ый. Если я говорю Лондон, то это именно весь Лондон - и тошнотворный Ист-Энд - и Вест-Энд - благопристойный относительно.

У Фейбера самый острый писательский ум во всей современной англоязычной словесности. Разве что Уилл Селф со своими Обезьянами может конкурировать с ним немного, но у Селфа больше вольтеровского ерничанья, а у Фейбера - искреннее желание вскрыть суть всего - самых крупных и самых мелких вещей - от условий нравственности до моды на корсеты:

Здесь уже культивируется образ прелестного демона, полупризрака, явившегося из загробного мира, - даром, что большинство этих дам суть просто развеселые светские красавицы, и ни единой демонической мысли в их голове не водится. Облекающий этих дам ореол затравленности есть всего только следствие чрезмерной тесноты корсетов. Слишком стиснутые в груди, отчего им вечно недостает кислорода, создания эти возвышенны лишь в том смысле, что дышат они так, точно уже добрались до вершины Эвереста.

В романе много деталей: описаны всякие мелочи вроде крюков для привязывания собак - собаковязей - у больших магазинов и начинка самих этих магазинов со всей дотошностью представлена на страницах большого формата. Поначалу кажется, что в этих деталях и заключена суть, что роман исторический - в том понимании, что никакого смысла, кроме себя самого, в себе не несет, как сама история или жизнь.

Главные действующие лица появляются на первых страницах - но особого интереса не представляют. Они - как немые экскурсоводы, их цель - водить за собой и показывать низы и верхи. Впрочем, до самых верхов мы там не доберемся: подлинное high society подразумевается, но не существует в книге. Промышленника Уильяма Рэкхема с его мылом душистым туда не пускают. Все присутствующие аристократы - прогрессивные - из тех, что держат нос по ветру и знают примерно, к чему приведет НТР.

Общий план сменяется крупным много позже, а где-то посередине - в самой своей толще - Лепесток становится мощной драмой. А по-настоящему захватывать начинает странице на семисотой. Этим он в точности повторяет Под кожей , роман столь же прекрасный, сколь и медленный. Обещанное в аннотации увлекательное чтение - немножко коммерческий ход. Это не означает, впрочем, что Лепесток можно не читать. Надо прочитать его обязательно - пусть даже напрягшись немного.

Еще несколько слов надо сказать про персонажей вообще. Они все - главные. В Войне и мире - при сопоставимом объеме - больше шестисот именованных героев, здесь их - два-три десятка от силы. И раз уж начали про Толстого с его морализаторскими громадинами, то главный роман Фейбера в точности повторяет Воскресение , если пересказать сюжет в трех словах, не считая местоимений и предлогов. Это книга о том, как проститутка поднялась. Не в вульгарном (путь п..ды), а в буквально-фигуральном смысле: падшая перестала быть падшей. Роль Нехлюдова исполняет здесь промышленник Уильям Рэкхем, о котором уже говорилось, Кати Масловой - проститутка по имени Конфетка. Sugar. Cахарок.

На этом нужно попрощаться с упомянутым почти всуе графом. Пусть дальше стоит в своем втором ряду на верхней полке. Потому что есть, кроме прочих, еще жена Рэкхема - страдающая психическим расстройством Агнесс, которую муж жалеет и по-своему любит. Ее припадки изображены с крайнем тщанием, страниц сто в сумме - по моим ощущениям - отводится ее безумствам, устрашающе-мрачным, порой физиологически безобразным.

Из всех романов, написанных в.. и о чопорной Викторианской Англии, где мужчина видит во рту дамы свой пенис чаще чем сигарету, Багровые лепесток по этой безобразности (и по уровню, кстати, тоже) на первом месте. Тут отвратительны не только трущобы, клоаки Ист-Энда - которые называешь так, потому что более дурных слов не подобрать, - но и развлечения важных господ (Чарльзу Диккенсу и не снились таковые):

Уильям придумал забавную эротическую игру. Девушки сидели вокруг него на корточках, широко раздвинув ноги, а он, пребывавший в центре круга, бросал, спокойно и метко прицеливаясь, монетки в их щелки. Правило было такое: если монета застревала, девушке дозволялось оставить ее себе.

Внешность героини важна, потому что она проститутка. Новый Лондонский Жуир - действительный каталог проституток тех лет (были такие) пишет: единственным же изъяном этой леди.. является то, что Перси ее своим размером едва превосходят детские. Это не так. Конфетка объективно некрасива и особенно для тех лет: сухопарая, долговязая, с мужским адамовым яблоком. Губы ее на редкость сухи, похожи не белую древесную кору, к тому же девушка страдает псориазом, переходящим в ихтиоз (не гуглите это слово!).

Впрочем, у Рэкхема свои критерии. Конфетка одна, кажется, на весь Ист-Энд, делает нечто такое, что любят все джентльмены, но от чего девиц попроще тошнит. Это точно не минет - его предлагают все. После этого самого и светской беседы Рэкхем начинает смотреть на Конфетку другими глазами. Все закручивается. Тайное умение Конфетки - первая загадка романа. Их будет немало, и среди них больше всего - исчезновений. Люди из книги имеют обыкновение пропадать куда-то по одному, а потом все оставшиеся, конечно, исчезнут на последней странице. Что там дальше, с середины 1876-го (роман, несмотря на колоссальный объем, охватывает своим действием год с небольшим) неизвестно.

Автор - не рассказчик, историю рассказывает тоже проститутка (другая?), и это важно. Во-первых, потому что она не стесняется говорить мерзости, во-вторых из-за нехорошего, какого-то блядского (прошу прощения за это слово, но его много в романе) взгляда на мужчин. Кажется порой, что она заведомо лжет. Вот, например, главный герой - лавандовый король Рэкхем - в первую ночь с возлюбленной обоссался пьяный и заснул, не сняв обуви. Разве такое бывает?

Возвращаясь к живописным аналогиям, нужно сказать, что magnum opus Мишеля Фейбера (он писал Лепесток двадцать лет) представляется ровно как обещано рассказчицей-проституткой - коллажем из Джеймса Тиссо и Эдварда Мунка - такая же детальность и такой же кошмар:


В истории возвышения Конфетки есть кое-что неожиданное для нее самой. Выползшая из самых мерзких трущоб, она методично и хладнокровно обретает знание, и это знание, как у Бэкона, сила, а цели ее - цинично-шкурные. А потом что-то случается. Мы не то чтобы начинаем любить Конфетку с середины романа, потому что узнаем ее лучше. Нет. Просто раньше любить было некого. Так представляется. Человечность рождается из человеческой жизни. И монетка, которую Конфетка бросила девочке-попрошайке на наших глазах еще в бытность шлюхой, не сдвинула чаши весов. Слишком легкая. Хотя задуматься стоило уже тогда.

То, что с ней происходит, как это описано - боль, унижение, утихающая ярость, вырастающее как будто из ничего женское достоинство, снова боль - достойно пера лучших из современников: не Фейбера даже, а Конфетки и Рэкхема. Еще есть кошмарная мерзость, прорывающаяся из прошлого - самого детства, в котором невинности не было. Купая господского ребенка - шести лет - она не фантазирует распущенным образом, а просто вспоминает себя:

Конфетка закутывает Софи в полотенце, замечает гладкую детскую письку, твердую, четко прорисованную, блестящую от воды - и невольно представляет себе, как в нее вталкивается разбухший член с красно-лиловой головкой.

Возраст согласия в романе удивляет не слишком сильно - другой грязи хватает, Уильям Рэкхем испытывает нечто, разглядывая прилично одетых 9-летних девочек на Трафальгарской площади, и ему нормально. Незатейливый рефрен, бордельное ругательство, сопровождает читателя на всем его долгом пути - и кажется, что оправданно.

Да проклянет Господь и Господа, и все немыслимо грязное творение его... и эту книгу тоже.