0.5

Вечером рабыни, придя с работы…

В общем, многое вам уже должно быть понятно… Древняя Греция престает перед нами в жестком русле классового подхода; - в то время как пролетариат и рабы (рабы – тоже пролетариат) трудятся в поте лица, изнеженная аристократия только и думает о том, как бы подороже продать Родину. Демократы не такие прогнившие, как аристократия, но на рабов им, естественно, тоже наплевать. Главный герой повести, мальчик Алкамен – грек, волею судьбы ставший рабом; то, что он – грек, существенно, как раз в плане темы патриотизма. Патриотизм все время сбивает мальчика с толку, он не понимает, что для раба нет теплого местечка в этом мире, что он всегда будет рабом, и поэтому нечего испытывать какие-то там иллюзии относительно положения Греции. Только восстание и уничтожения рабства может сделать этот мир реальным – только вырвавшись на свободу, можно хоть чему-то или кому-то сопереживать. Наивный же Алкамен думает, что и среди аристократов попадаются неплохие люди. Добрая Эльпиника погладила его по голове, он и счастлив. Читал бы он Маркса, и знал бы, что дело не в том, насколько хороши эксплуататоры, а в том, что, будучи эксплуататорами, они не могут быть «хороши». Погладить же можно и собачонку. Вот раб-скиф, Медведь – отлично это понимает, он прямо-таки у нас один из домарксистиков:

Скиф поднял руки, скованные наручниками, и в ярости потрясал ими.
— Лучше сдохнуть! — гремел он. — Лучше сгнить живьем, чем умереть за такую демократию, где одним всё — и венки, и театры, а другим ничего только труд, голод, кандалы! Проклятье!
— Эй ты, рыжий! — крикнули конвойные. — Заткнись!
— Ладно, ладно! Уж мы сядем на корабли! — продолжал Медведь. Он встал посреди сидящих рабов во весь рост, отблески костров плясали на его страшном лице. — Сядем за весла! Но цепи наши недолговечны — слышите, братья? Будьте готовы взять судьбу в свои руки!

Алкамен же хочет сражаться за Родину. Да, совсем забыл, события разворачиваются как раз накануне битвы при Саламине, Москва уже французу отдана, то есть Афины – персам, греки эвакуировались на остров Саламин и скоро побьют проклятого Бонапарта. Алкамен искупит свое рабство кровью и станет свободным. Станет ли? Ведь где-то неподалеку маячит зловещая тень главного недруга всей его жизни – жреца Килика…

Да, помимо обличения рабства, и даже не помимо, а можно сказать, центральной темой всей повести является, безусловно, обличение религии, в самом таком советском духе. Последующая цитата довольно пространна, но, поверьте, она все скажет лучше, чем может рассказать любой рецензент:

Дары принимает младший жрец Килик. У него косое пузо, ручки и ножки, как щепки, и он напоминает круглую курильницу на проволочных ножках. Ковры, сосуды, треножники и прочую дареную утварь Килик переписывает и отправляет в сокровищницу, а телят, ягнят, кур, зайцев громко приказывает возложить на алтарь богов. Привычные рабы понимают, что это значит: разжигают на алтаре огонь и начинают палить шерсть и перо. Килик объявляет верующим, что бог милостиво принял жертву. Почувствовав запах паленого, жертвователи уходят, а рабы относят мясо на кухню.
Обман этот мне не нравится, но я молчу. Богу все равно ведь — не нужна ему человеческая еда, ну, а от зловредного Килика можно заработать веский подзатыльник.
Больше всего Килик не любит, когда жертвуют уже зажаренное мясо или печеные плоды. Все это надо сразу же есть, чтобы не испортилось, и часто приходилось отдавать еду рабам, — вот рабы рады!
Зато вечером, когда богослужения, процессии и гадания кончаются и утомившиеся богомольцы расходятся на постоялые дворы спать, в дом Килика, что стоит позади храма, собираются гости: жрецы, торговцы и просто граждане из числа приятелей Килика. Они едят жертвенное мясо, запивают жертвенным вином, — пусть простодушные верующие думают, что это прожорливый Дионис съедает такие количества!

Меня, конечно, и самого трудно заподозрить в особой симпатии к «служителям культа», но когда все шито настолько белыми нитками, читается как-то с трудом… И весь текст читается с трудом, независимо от того, можно ли согласиться с тем, о чем пишет автор, или нет. Ведь и про рабов, не скажешь, что автор врет – конечно, если ты родился рабом, то и Древняя Греция покажется тебе не красивой сказкой, а грустной реальностью. Но нитки – слишком белые нитки, слишком бросается в глаза страх автора написать не так, как «надо». Вот, пожалуй, эта книга – одна из множества книг, по которым можно изучать этот феномен – страх перед свободным словом. И получается, что автор, столь «умело» обличающий рабство – сам-то не кто иной как раб. Автор, столь смело ниспровергающий богов, сам не кто иной как трусливейший из жрецов худшей из религий – поклонения страху.

Собственно, у этой книги нет автора; ее автор – «Советский взгляд на историю Древней Греции». Коллективное советское сознательное. И дело тут, конечно, не в «страшном Советском Союзе», а именно в страшном коллективном сознательном. Тот же самый страх заставил бы сегодня автора книги с подобным названием изощряться в скабрезностях на тему «мальчик в Древней Греции». А почему? Потому что именно так сейчас надо.

А может, автору просто банально не хватает таланта, и в этом все дело? Или талант и начинается там, где прекращается страх?