4

Глаза боятся, а руки делают и эти же глаза быстро читают. Трусил - почти 600 страниц русской классики пугали. Вышло же приятное чтение. 800 страниц "Обрыва" я мурыжил месяц, а тут справился всего за неделю. Щедрин явно мне по душе, уже третью его книгу я принимаю "на ура" (после "Головлёвых" и "Сказок"), и собираюсь читать ещё.

Что я знаю про крепостное право? [термин "право" не вполне уместен, ибо прав у крестьян, как таковых, не было; правильнее было бы "крепостное состояние"] Неделю назад - почти ничего. Сегодня несколько больше. Эта книга, как упавшая доминошка увлекает за собой несколько других, вызвала во мне живой интерес к этой теме, к этому трагическому явлению в российской истории, да и ко всей социальной истории 19го века. И если "Сказки" это чистой воды сатира, а "Господа Головлёвы" полу-сатира, то "ПС" это фотографический реализм, и только тот, кто не знает о существовании (или не читал) данного произведения, может называть Щедрина "сатириком". Именно фотография, или целая портретная галерея (дворян и крестьян) сделана писателем - по существу ни один персонаж не притерпевает каких бы то ни было метаморфоз, и нам даётся их развёрнутое описание. Это, пожалуй, единственная моя претензия к книге - я листал её как энциклопедию, а в энциклопедиях, знамо, сюжета нет.

Зато меня приводит в восторг русский язык Щедрина. Моя записная книжка пестрит значками #, которыми я отмечаю новые для себя (или хорошо забытые старые) слова, встретившиеся в тексте. "ПС" - едва ли не самая богатая на подобную лексику книга из всех мною прочитанных.
# доднесь, намеднись, отвычка, постельничает, совеет, наушник, мартиролог, молчальник (и многое другое)

К сюжету я, из вредности, придираюсь зазря, так как хоть у книги и нет одного общего стержневого сюжета (есть только именее Малиновец, как пространственный каркас [перекличка с Малиновкой в гончаровском "Обрыве"?], в ней имеются десятки мини-сюжетов - историй отдельных дворян или крепостных - представляющих собой лакомое чтиво. Например, история с висельником и приказ перевесить его на чужую берёзу. Или то, как вместо барина похоронили холопа, а барина держали как дворового, чтобы его не забрали в рекруты. Или уморительный рассказ о двух помещиках-братьях-близнецах. И т.д. Даже если у персонажа нет какой-нибудь захватывающей истории за плечами, он/она показаны очень выпукло и броско, с особенными чертами (в чём всё таки проглядывает Щедрин-сатирик).

Щедрин, как гуманист, демократ и бывший чиновник, всячески осуждает крепостной строй: прямым текстом в авторских отступлениях, а также исподволь, рисуя ужасные картины скопидомства и стяжательства, физических и моральных истязаний крестьян своими хозяевами, и кроме того - картины притеснений родителями-дворянами (по определению - высший слой общества) своих собственных детей, которых, в угоду материальной выгоде и ради экономии, они (на конкретном примере малиновской семьи рассказчика) делили на любимчиков и постылых. Подобная низость, вкупе с развращенностью жизненных идеалов, не только не ставит их выше рабов-крестьян, но и скорее низводит их до уровня самых распоследних негодяев.

У английского slave ("раб") и "славянин" не случайно один и тот же корень. В 19-м веке более половины (!) населения России были подневольны. Кабалили не пришлых, как негров в США, а своих же собственных собратьев. Рабская мораль повиновения осталась в менталитете русских по сей день. С начальником у нас никогда не спорят, он всегда прав; с обратной стороны, чёрную работу мы всегда рады спихнуть на "мелкую сошку".
Таким образом, книга в равной степени любопытна как худ.текст и как социальный, исторический документ.