5 Как у Стерна, только лучше!

Книга доставила удовольствие несказанное ― вряд ли мне когда-либо ещё повстречается такой великолепный памятник эпохи! Да, это сентиментализм (чего же ещё можно было ждать от русского основоположника жанра?), но зря спешат морщить нос те, кто ассоциирует жанры «эпистолярный роман» и «путешествие» с чем-то неудобоваримым, слезливым и уже давно изжившим свой век. Нисколько! Может, кто-то сразу вспомнит А. Н. Радищева и его «Путешествие из Петербурга в Москву» и ужаснётся ― сколько же этих скучилищных путешествий уже написано, кто их сейчас читать-то будет?.. Сразу могу обрадовать: Карамзин превзошёл своего товарища: язык у него облегченный, но в то же время богатый и изысканный; стиль безукоризненный и повествование приятное ― уже только ради них стоит прочесть «Письма русского путешественника».

С первого взгляда я бы не сказала, что это одно из первых творений Н. М. Карамзина. Молодой писатель проделал достойную работу и поднялся до гигантов мысли того времени как Стерн и Руссо (а на мой взгляд и перегнал их!). Также немного затроллил читателей «Московского журнала», выдав «Письма…» за реальные письма своего почтенного друга, путешествовавшего по Европе и одновременно излагающего мысли свои в обращениях к покинутым друзьям (хотя в то время «другом» можно было обмануть немногих). Но, что самое главное, «выплакал сердце своё», как того страстно желал. Разумеется, «Письма…» были им созданы уже после возвращения из странствий, но воспоминания в них точны и свежи, точно бы лирический герой «К.» и в самом деле записывал их на лету, живя нынешним вдохновением. (Это ощущается достаточно ярко после многочисленных и скрупулёзных описаний гостиниц и парков).

Нельзя, конечно, соединять Карамзина-человека и Карамзина-литературного путешественника, хотя некоторые исследователи опираются на две эти личности как на одну ―что же, путешествовал? ― путешествовал! по тем же местам? ― по тем же! Однако в «Письмах…» мыслил он именно как его юный и восторженный персонаж, слегка непосредственный и чувствительный в лучших сентиментальных традициях, в то время как сам Карамзин был совсем не «Ахалкин», а вполне серьёзный, сдержанный и рассудительный человек. Вот и выходит, что образ в «Письмах…» ― лишь какая-то часть писателя, не связанная напрямую с его существом, но, бесспорно, играющая роль свою по достоинству.

А ещё Карамзин просто-таки герой ― я и представить не могла, что письменные подробности обедов и скульптур в европейских столицах могут быть увлекательными, но он доказал мне обратное. То и дело ссылаясь на «Жизнь и мнения Тристама Шанди» и «Сентиментальное путешествие…» Стерна, он словно бы пытается подстроиться под них, но это выходит у него куда лучше!.. И даже Руссо с его эпистолярным шедевром «Юлия, или Новая Элоиза», кою герой Карамзин тоже часто вспоминает, отходит на второй план (по моему скромному мнению). Во всех этих бестселлерах восемнадцатого века нет самого главного: того, что есть у Карамзина, ― чистого и воздушного языка! Не смею судить об оригиналах, но русские переводы злокозненно тяжеловесны и трудны: сквозь словесные нагромождения приходится пробираться, совершенно забывая, что произведения, собственно, о чувствах и слезах. Поэтому для меня Н. М. Карамзин в первую очередь реформатор русского языка, без которого не было бы Пушкина, чьи работы вдохновлены единственно его старым другом. Поэтому не страшитесь «Писем…» ― сентиментальная их атмосфера не удушает, заставляя «слёзы струиться по щекам», но довольно бодро, с должным юморком (что тоже нельзя не оценить!) и иронией увлекает за собой.

Позже Карамзин напишет, будучи недовольным своими подражателями-сентименталистами: «Не надобно также беспрерывно говорить о слезах, прибирая к ним разные эпитеты, называя их блестящими и бриллиантовыми, — сей способ трогать очень ненадежен». И я с этим безмерно согласна, обнаруживая ту же тенденцию в некоторых его творениях. Но! «Письма…» необычайно хороши в том плане, что та самая чувствительность ― ядро жанра ― выглядит там к месту и не вызывает отторжения. И даже обилие восклицательных знаков и строки наподобие: «Вынул бумагу, карандаш, написал: “Любезная природа!” ― и более ни слова!!» принимаются как должное и совсем не вызывают усмешки ― может, то повеяло на меня пониманием сентиментализма?.. Но одно я могу сказать наверняка: «Письма…» ― лучшее произведение Карамзина после «Истории государства Российского». Потому и тем, кто остался не в восторге от ныне программной «Бедной Лизы» и фыркает, вспоминая кажущиеся о ту пору сопливыми строки, я настоятельно советую «Письма русского путешественника» ― возможно, не только для меня они станут приятным открытием.

Не покривлю душой: как и первая повесть «Евгений и Юлия», так и более поздние работы («Бедная Лиза», «Наталья, дочь боярская», незаконченный «Рыцарь нашего времени» и некоторые короткие рассказы) не оставляют того впечатления, кои оставили «Письма…». Да, нельзя отрицать, что, например, «Марфа-посадница, или Покорение Новагорода» и уже упомянутые творения навсегда войдут в историю литературы как фундамент русской прозы, но они ещё далеки от совершенства. А потому «Письма русского путешественника» ярко выделяются на их фоне (может быть, потому, что порой докучному рассуждению в них отдано мало места, но уделено внимание интересным обычаям, нравам и трогательным пасторальным пейзажам) ― они опора творчества Карамзина! Знакомясь ныне с «Историей государства Российского», могу сказать, что, как бы то ни было, но величайший Карамзинский шедевр берет начало из первых «Писем…» ― язык, тот самый прекрасный язык тянется через многие годы!.. Смело можно заявить, что до того момента, когда писатель стал «графом истории» и посвятил себя главному труду, «Письма…» были лучшей его работой.

Так что же может привлечь в них современного читателя? Быть может, искушенные жизнеописаниями восемнадцатого века, они не найдут там ничего нового? Осмелюсь поспорить: весьма увлекательными показались посещения живых знаменитостей тех лет ― Иммануила Канта, Виланда и Гердера, мягкого Лафатера и прочих людей неординарных и в России известных и почитаемых. А также комментарии к этим визитам поистине великолепны, как то: «у Канта всё просто, кроме его метафизики». Нельзя также не отметить, что герой ох как непрост! Он масштабно подготовился к разговорам со своими кумирами: в беседах демонстрирует знание философских «матчастей» колоссальное, чем авторам весьма льстит. Всё-таки, как ещё писал литературовед Ю. М. Лотман, не пропало зря время, кое Николай Михайлович проводил за книгами в доме Новикова.

Некоторые моменты в «Письмах…» могут показаться странными и как раз свидетельствующими супротив их реальности. Множество хронологических загадок и неточностей, связанных с перемещениями Карамзина по Европе, волнует экспертов и ныне. Естественно, что во времена, когда «цензура как черный медведь стоит на дороге», сложно было во всём соблюдать точность ― приходилось шифроваться, менять даты, затемнять события (как, например, неудавшиеся встречи с таинственным другом «А.» ― вероятно, это был скрывающийся Алексей Кутузов) и прочее. Думается мне, что читателю вникающему будут интересны все эти хитрости и пасхалочки, ибо превеликое их количество на деле!

Достойны внимания и подробные экскурсы по достопримечательностям Германии, Франции, Швейцарии и прочих земель: всё выписано изящно, со вкусом, но без фанатизма. Его заметки о дворцах, парках и быте тех мест столь ярки и интересны, что лично мне хотелось оказаться там сей же миг (а чудесный Рейнский водопад отныне занесён в список «увидеть и умереть»). О изысканное паломничество!.. (восклицаю в подражание ему)

Но в то же время Карамзиным описываются и куда более серьёзные события. Одна из важных тем ― упоминание французской революции 1789 года, позднее весьма и весьма повлиявшей на мировоззрение молодого человека. Именно революционные ужасы заставили его отрицать всяческое изменение путём переворотов, ибо «всякое насильственное потрясение гибельно…». Нельзя было ожидать, что в мягких письмах будут расписаны все подробности хаоса, но это и не означает, что Карамзин, республиканец в душе, не уделяет революции внимания с высот сентиментализма. «Народ есть острое железо, ― пишет он, ― которым играть опасно, а революция ― отверстый гроб для добродетели и ― самого злодейства». Позднее он не раз убедится в этом, видя перед своим лицом русских якобинцев ― декабристов, но пока есть лишь первое, самое сильное впечатление, не забытое в «Письмах…». Но главное понимание придёт позже, когда писатель на одной из ступеней своего становления разочаруется в идеях просвещения (тогда тесно связанного с революцией), видя, как оно зло посмеялось над некогда сильной монархией.

По ходу повествования частенько всплывают мысли интересные и афористические: чувственная философия здесь не может быть лишней. Кажется, уже только одно наслаждение плавными речами и мудрыми высказываниями побуждает к прочтению «Писем…». Думается мне, что изучение трудов тех, к кому «К.» совершил визиты, в высшей степени благостно отразилось на его мыслях. Ведь уже один только мелькнувший в окне силуэт Гёте вдохновляет его на многие размышления!..

Размышления размышлениями, но Карамзин и в самом деле реформатор! И только из-за того, что он порушил каноны классицизма, где малейшее отступление каралось непризнанием, его произведения и выглядят более близкими к нам, более интересными и живыми (если сравнить их с вяжущей рот эпохой «трёх штилей»). «Письма русского путешественника» ― тоже реформа. Русская реформа, прекрасная и безболезненная, заложившая первый камень храма отечественной литературы. И потому прочитать их следует всем, кто уважает гений Н. М. Карамзина в частности и чистоту родного языка ― в особенности.