4

Камера приближается к окну в мансарде сельского дома. Молодой человек с внешностью Гэри Олдмана, с мечтательным взглядом, всклокоченными волосами и расстегнутым воротом рубахи играет адажио из Пятого фортепианного концерта – одну из самых прекрасных композиций во всей классической музыке. Молодой человек – разумеется, Бетховен из фильма “Бессмертная возлюбленная” – в этом крохотном фрагменте доходит до пределов лиризма и тонкой чувствительности, с каждой нотой поднимаясь к совершенству по невидимой лестнице. А тем временем закадровый голос читает письмо к неизвестной возлюбленной Людвига: “Ангел мой, жизнь моя, моё второе я, лишь несколько слов сегодня…”. Таков Бетховен, каким мы его себе представляем.

Есть и другие ассоциации. Нервный, с бегающими глазами, маленький, коренастый и нелепый маэстро, сыгранный Иэном Хартом (профессор Квиррелл в “Гарри Поттере и философском камне”) в отличной британской документалке “Эроика”. Или грубоватый, неряшливый и углубленный в себя смутьян из знаменитого эпизода на курорте в Теплице, когда, прогуливаясь с Гёте, Бетховен отказался снять шляпу перед императрицей и, сунув руки в карманы, прошел мимо – не более чем красивая легенда, но очень похоже на нашего героя. Или совершенно реальный эпизод: финал Девятой симфонии, премьера в венском Кернтнертор-театре, последний триумф композитора, и его разворачивают к беснующейся публике, потому что старик уже не может слышать, что творится у него за спиной; и вновь слезы на глазах гения и крики толпы, гул, который, воображаем, заменил для Бетховена мир звуков – ужасно, фантастично, невероятно, трогательно? Да, всё так, и это тоже Бетховен. Идеальный романтический герой, задушевный друг каждого меломана, не признающий авторитетов революционер в музыке и жизни – это всё он, икона мировой культуры и человек-миф. Говоря о Бетховене, удержаться от восторга, упоения и той самой радости, кажется, невозможно. Ромен Роллан, Антонин Згорж, Эдуар Эррио даже и не пытались, и книги их балансируют на тонкой грани между биографией и песнью о титане.

Советская традиции бетховенистики, как показано в замечательном исследовании М. Раку “Музыкальная классика в мифотворчестве советской эпохи”, делала упор на народность и демократизм композитора, искала корни его сочинений в песенных мотивах немецких и славянских крестьян. В этом духе написаны бетховенские биографии Арнольда Альшванга и Бориса Кремнева, точные в частностях, но нечестные в попытках привязать композитора к революции. Книгу о Бетховене без идеологических клише и мифотворчества читателям в нашей стране пришлось ждать несколько десятилетий. Дождались только в 2009 году, когда московский профессор Лариса Кириллина представила двухтомную монографию, основанную на современных научных данных. Спустя шесть лет книгу переиздали в серии ЖЗЛ. Всем интересующимся эту биографию надо хватать и уносить к себе на полку, т.к. уже через пару лет она станет дорогостоящей редкостью.

Как уже говорилось выше, авторам, пишущим о Бетховене, трудно удержаться от романтизации образа композитора и ухода в сказочные дали. Это своего рода крайность, которую читатель, далекий от музыковедения, юный, увлечённый, прощает легко. Другая крайность – подчинить жизнеописание творчеству, сосредоточиться на строгом анализе композиции и нововведений композитора – распространена не меньше, правда, такие книги редко попадают к читателю, оседая на полках университетских библиотек мертвым грузом. Главное достоинство “Бетховена” Ларисы Кириллиной: спокойное равновесие между биографической и музыковедческой частями повествования. Максимально полное воссоздание событий жизни композитора, хронологически последовательное повествование с редкими вставками правдоподобных бесед (ну не удержалась!), подкрепленное огромным количеством источников – писем, журнальных статей, дневников, мемуаров, записок – всё говорит о большой работе, проделанной автором, серьёзности исследования, неизменном уважении и такте ученого и человека. Кириллина любит Бетховена, но не той любовью-обожанием, что авторы-романтики, а какой-то ученической что ли, которой отличница консерватории любит пожилого профессора композиции: за мудрость, за опыт, за самоотверженность, за подвиг. Восклицательные знаки для такой любви не нужны, и встречаются они в основном в письмах самого Бетховена.

Отдельно стоит отметить кропотливую работу, проделанную для развенчания мифов о композиторе. Несомненно, в Ларисе Кириллиной сидит Агата Кристи, и в своей книге она выпускает скрытого детектива на свободу – сличать показания, искать таинственных незнакомок, опровергать наговоры недобросовестных свидетелей. Кажется, ни один знаменитый бетховенский миф не избежал деконструкции и опровержения. Моцарт не говорил, встретив юного Людвига в Бонне: “Он всех заставит говорить о себе”, а эпизода с императрицей, Бетховеном и Гёте попросту не могло быть – не совпадает время, да и сам апокриф рожден гораздо позже. Почему поссорились Бетховен с князем Лихновским, да так, что композитор под дождём бежал несколько вёрст? Каковы были отношения классика с двором, знатью и меценатами? Могло ли сложиться его личное счастье с одной из любимых женщин? Кто, наконец, та самая бессмертная возлюбленная? Всё это разобрано с привлечением надежных источников и ссылками на труды современных западных исследователей (книга очень актуальна). Иногда мы можем воссоздать при помощи книги каждый месяц жизни Бетховена, порой – каждый день. Кроме того, автор дает надежный путеводитель по бетховениане – кому верить, а кому нет (главными выдумщиками были Беттина фон Арним и Антон Шиндлер). Здесь много написанного самим композитором, не на нотной бумаге, а для друзей, покровителей и прекрасных женщин в платьях по моде Империи. Эпоха в письмах Бетховена узнаётся в больших исторических потрясениях и открывается заново через строки о гонорарах, поездках, быте и современниках. Гения волновало всё, жаль, что сам он, настоящий, так мало кого-либо заботил…

Ларисе Кириллиной удалось многое, но даже такому умному и кропотливому ученому не всё под силу. Справедливости ради скажем, что подобное вряд ли у кого-то вообще получилось. А именно – описать музыку средствами литературы. Сталкиваясь с этой проблемой, мы как никогда ясно понимаем, почему музыка – такой же универсальный и одновременно сложный язык, как математика. Лучшие образцы математического гения, самые изощренные теоремы, невообразимые абстрактные пространства топологии закрыты для непосвященных, и невероятно сложна задача привести читателя к ослепительному решению через тернии уравнений и графиков. Вот так и музыку почти невозможно разложить на атомы и представить любознательному меломану. Разве не потерпел неудачу всякий, кто пытался? Послушайте раннее этапное произведение Бетховена – “Патетическую сонату”, которая за 20 минут не раз меняет настроение, темп, нарратив, и вся тщета описания музыки словом наглядно предстанет перед вами. Прилагательные закончатся очень быстро, за появившиеся в голове фантазии в духе школьных учебников вам скоро станет стыдно, но музыка ждать не будет, устремляясь к иному состоянию, для которого слов ещё не найдено. Маленькая соната так сложна, а что скрыто за поздними струнными квартетами Бетховена, мы едва ли способны вообразить. Как не способны и понять, что чувствовал в конце пути глухой старый маэстро, последний в ряду больших венских классиков.