5

Удивительно, но до чтения я даже примерно не знала, о чем эта книга. Рецензии читала, но как-то так получалось, что основные вехи сюжета прошли мимо. И отлично. Я хорошо помню тот самый день, от которого отсчет. Я была практически ровесницей Оскара Шелла. И даже тогда мне, хоть находилась далеко, было страшно: сколько горя можно причинить чужим людям, сколько потерь, пустых потерь, а все из-за амбиций и мести, почему кому-то позволено по собственной прихоти рушить судьбы людей, разрушать целый мир детей?.. И позволено ли?

«Я впервые задумался, стоит ли жизнь всех тех усилий, которые требуются, чтобы ее прожить. В чем именно состоит ее ценность? Почему так ужасно стать навсегда мертвым, и ничего не чувствовать, и даже не видеть снов? Что такого суперского в чувствах и снах?»

В этой книге особенный главный герой, маленький мальчик Оскар Шелл. Я очень рада, что его история описана так, что этот маленький человек представляется здесь нормальным, с возможностью практически полноценного существования, без ненужных акцентов, с каемкой своих, таких особенных мыслей, суть которых - беспросветная тоска, абсолютная, кромешная. Особенный мальчик с особенной судьбой. Оскар Шелл существует в собственном мире, в котором нет ничего случайного - все до глубины прочувствовано, своевременно и по-настоящему больно. Каждый раз. Каждая мысль. Каждый смешок - “раскол”. Отдается болью потери. Все. Отдается. Болью. Потери. Ему больно. Больно от того, что его мир никто не понимает, что, кажется, никто не прочувствовал до самого сердца то, что чувствует он каждую секунду. Пусть Оскар не различает границ в общении и порой не понимает, что кого-то обидел, но зато он честен и до безумия добр, а еще - способен сочувствовать так, как не способен никто другой. Однако к этой душе тяжело подобрать ключик и любая реакция окружающих может поднять целую бурю внутри. А все потому, что он однажды потерял, потерял весь свой прежний мир. Всю свою жизнь.

Дальше...

«Я не мог понять, почему мне требуется профессиональная помощь: я считал, что у человека должны быть гири на сердце, когда у него умирает папа, и что если у человека нет гирь на сердце, тогда ему нужна помощь.»

Страшно, когда тоска обернута буднями и будни не лечат, все равно остается самая горькая детсткая скорбь, настоящая, глубокая, беспросветная, которая внезапно разверглась - жутко черная, запределельно глубокая - и вот-вот поглотит, а мальчик и рад бы уйти к папе, но теперь все не так. Раньше папа был центром его мира, папа близок. Он проник в особенный мир сына, проникся им, подстраивался под тончайшее восприятие ребенка и складывал для Оскара мир из отрывков, как это было нужно Оскару. Так угадывать умеет не каждый близкий, феноменальный контакт говорит об одной простой истине - у Оскара Шелла был Самый лучший папа на свете!

«Кто сказал, что должна быть цель?» — «Никто, в сущности». — «Это был риторический вопрос». — «Что это значит?» — «Это значит, я задал его не для того, чтобы получить ответ, а для того, чтобы подчеркнуть свою мысль». — «Какую мысль?» — «Что не во всем обязательно должна быть цель».

Папа был другом, папа был всем. Какое он имел право в одночасье оставить Оскара?! Почему так должно было случиться? Зачем он не перепланировал свой день на несколько минут по-другому? Каково это - докоснуться, выстроить целую Вселенную, где Оскар Шелл понятен, там, где он является самым значимым - быть этой Вселенной - и не вернуться? Все разрушить и оставить мальчику маленькую тайну, а еще - потребность изобретать, жить воспоминаниями.

«Как же я узнаю, что прав, если ты мне ничего не подсказываешь?» Он обвел в кружочки какие-то слова в статье и сказал: «К проблеме можно подойти и иначе: как ты узнаешь, что неправ?»

Весь смысл существования после потери, после обвала Вселенной заключался в проживании, а не переживании горя. Снова и снова. Переживать, думать, изобретать, находить смысл, чтобы, не имея представлений жизни без оставить себе ту другую. Разрушенная Вселенная она совершенно другая и заключается в повторении, в поиске подтверждения того, действительно ли случилось то, что случилось? У Оскара свои, совершенно потрясающие выражения собственных чувств, что четко отпечатывают каждое ощущение, каждое чувство, не только в душе мальчика - в душе читателя тоже. Одни слова Оскар воспринимает по незнанию слишком легко, другие, может и безобидные по сути (которые хранили его эмоциии), - крайне болезненно, потому что чувствовал их запредельно близко. Чего стоит только обозначение боли - ”гири на сердце”, а такое простое действие - рассмеяться у Оскара ”расколоться” (вдумайтесь в такое определение) и “раскалываться” можно было по-плохому и по-хорошему. Второго Оскар добивался и радовался (это означало, что его поняли, приняли), на первое же реагировал бурно, со всей возможной реакцией на несправедливость), но это чувство съедало его изнутри - там и оставалось.

«Упрячу свои чувства поглубже внутрь». — «Что значит, упрячешь чувства?» — «Не буду их демонстрировать. Если потекут слезы, пущу их по изнанке щек. Если кровь — получится синяк. И если сердце начнет выпрыгивать из груди, никому не скажу. Мне это все равно не помогает. А другим только хуже». — «Но если ты упрячешь чувства глубоко внутрь, ты перестанешь быть тем, кто ты есть, как с этим быть? — «Ну и что?» — «Могу я задать тебе один последний вопрос?» — «Не считая этого?» — «Ты не допускаешь, что смерть твоего отца может пойти чему-нибудь на пользу?» — «Не допускаю ли я, что смерть моего отца может пойти чему-нибудь на пользу?»

Слова ”запредельно” и ”жутко” были восприняты со всей возможной глубиной, в каком бы контексте не были сказаны - в качестве комплимента или в качестве внутреннего ощущения. Мне кажется, он придумывал свои гениальные идеи, когда переживал и нервничал, чтобы занимать свой мозг, а изобретал, чтобы обезопасить мир, и в частности свой мир.

«Я изготовил для нее [мамы] еще несколько украшений из морзянки папиных сообщений — цепочку на шею, цепочку на щиколотку, сережки-висюльки, обруч для волос, — но браслет был точно самым красивым, возможно, потому, что я его изготовил последним, и из-за этого он был мне особенно дорог.»

У каждого должен быть такой человек, рядом с которым можно расслабиться и ничего не изобретать, не думать, не искать - быть таким, как ты есть, быт принятым. И если что-то меняется, наоборот, существует потребность запускать механизмы и жить в ритме - изобретать, думать, искать… Зачем? Чтобы жить, чтобы доказать себе, доказать всем. А все вокруг… У каждого своя трагедия или способ ее переживать. Кто-то выживает тем, что создает вокруг себя ненастоящую радость, кто-то - окунается в свое горе, а кто-то живет тем, что ищет.

«Лучше бы нам обоим не пришлось искать». — «Ты прав».

Это все боль. Недосказанная, свежая трагедия, неумение правильно подойти, чтобы раскрыть закрывшийся мир, развеять убеждения и суметь помочь друг другу. Конечно, лучше бы горя не было. Но оно есть. И это самый ужасный факт, который может быть в жизни людей - факт непримиримой потери.

«Очень важно, чтобы людям было удобно обниматься». — «Очень».

Приходит момент, когда паралелльно падают еще несколько сюжетных линий, которые сразу и непонятно: зачем, к чему, кому?

«Я заметил ее еще издали, мне было пятнадцать, ей было семнадцать, мы сидели на траве, пока наши отцы беседовали в доме, могли ли мы быть моложе?»

Еще один мир - мир Ничто и Нечто, “Да” и “Нет”. Мир, в котором люди пишут о своей жизни, ищут как бы в новой семье искупить вину за то, чего не сделал в прошлом. И находят верный способ - способ взаимных обязательств, одну и ту же иллюзию, полную неписанных правил. Способ - не любовь, а способ быть полезным, воимя чего-то, что придумали сами, просто потому что так надо было. Потом настала месть, месть за несовершенное и совершённое, за ненаписанное, за самоотдачу и за то, на что так легко наплевали. А ведь все это время, все это упущенное и уже пустившее корни время нужно было только постараться вскрыть раны, истечь болью друг перед другом, чтобы из двух болей стала одна, общая.

«Ужасно. Мы столько всего не смогли друг другу сказать. Комната пропиталась нашим неразговором»
Мне нужна нескончаемая чистая тетрадь и вечность.»

Недосказанность, невозможность говорить, нехватка доверия и терпения, неумение проникнуть в свои и чужие переживания. Боль, травма, темнота, слезы - все это осколки одного мира, каждый из которых так разбит, что уже не склеишь. Тут не поймешь: как близкие могут быть настолько одиноки, когда они все рядом? Как можно жить настолько отдельно? Как можно настолько не понимать и не дать понять себя? Как можно?.. Ясно одно: никто не умел говорить, все обрывалось на полутонах своего личного горя. У всех героев этой книги свои “гири на сердце”.

«У меня на сердце возникло сразу столько гирь, что пол подо мной не рухнул только благодаря колонне. Как мог человек, живший так близко от меня всю мою жизнь, быть таким одиноким?»

Больно. От этой книги запредельно больно. Просто до невозможности осознать и переосмыслить все границы горя, все границы того, что мешало сюжету пойти в другую сторону, хотелось до секунды развернуть уже свершившееся, чтобы не случилось потери, ведь это - не просто потеря. Ушел тот самый человек, который мог бы стать лекарством и залечить все рубцы, грубые шероховатости которых не давали быть единым целым. Чтобы не пришлось думать о равнодушии, а в то же время скрывать некую тайну, которая ложилась черным отпечатком на совести. Больно. Страшно. Эта книга выпила меня до дна, ее конец просто опустошил, хотя другого ожидать трудно. Знаете, все просто стало на свои места за две последние главы. Каково это? Жутко громко и запредельно близко. Ни больше, ни меньше. Столько тем, острых, задетых на самой глубине человеческого восприятия. Невозможно. Насколько это книга до сердца. Раньше для меня это название было самым нелепым и непонятным. Сейчас оно стало самым глубоким мерилом боли и того, как важно действовать сиюминутно и вовремя.

«Вот я и спрашиваю: на что мы угрохали всю эту кучу времени, если ничего друг про друга не узнали?»

«Одеяло вздымалось и опадало надо мной в такт дыханию Анны.
Я подумала, не разбудить ли ее.
Но к чему.
Будут другие ночи.
Да и как сказать люблю тому, кого любишь?
Я повернулась набок и заснула рядом с ней.
Вот то главное, что я пытаюсь тебе сказать, Оскар.
Это всегда к чему.
Я люблю тебя.