5

Возможно, что в этом своём романе Эмиль Золя превзошёл самого себя. Такого количества прилагательных я наверное ещё не встречал. Взять хоть описание рыбных рядов центрального парижского рынка — что ни рыбу называет нам Золя, то обязательно с одной-двумя, а то и несколькими качественными характеристиками — хоть цветовыми, хоть запаховыми, хоть описывающими форму, размеры или наличие разного рода деталей, но непременно вызывающими слюнотечение и соответствующие образы — зрительные, слуховые, ароматические, вкусовые, осязательные...
И точно такие же картинки рисует нам автор, ведя нас по мясным, овощным и зеленным рядам, таща читателя в птичьи цеха или же на колбасную, сырную и мясную кухню. Это сколько же внимания затрачено Золя, чтобы только суметь разглядеть все эти детали в каждом описываемом им предмете, но ещё и не просто разглядеть, но подобрать соответствующее словцо прилагательного свойства и вставить это словцо в нужное местечко текста, так, чтобы картинка получалась наполненная именно чревными смыслами!

Потому что словечко это — Чрево — выбрано автором вовсе не случайно (и браво переводчикам, выбравшим именно это слово в качестве перевода слова французского, поставленного Золя в название книги). И мы видим и буквально попадаем вовнутрь именно Чрева Парижа — во все эти вороха и буквально возы разного рода жратвы и порой едва не начинаем задыхаться от запахов и едва ли не тонуть во всех этих кучах пищи, еды, жорева, харча...

Но образ этот и термин вовсе не случаен и не конечен в романе, потому что, ведя своего героя по цепочке событий, происшествий, ситуаций и всего прочего, автор постепенно заменяет образ просто чрева Парижа как места, куда стекаются и где перевариваются городом потоки пищи, в Чрево Парижа, в его пищеварительный тракт, в его брюхо, истинным назначением и функцией которого становится прожёвывание и переваривание людей; где люди, составляющие ткани этого Чрева, из обыкновенных милых и простых торговцев и лавочников становятся, возможно сами того не замечая, частью пищеварительного тракта, становятся Обывателями и Мещанами, охотно совершающими всякие уже небогоугодные поступки и творящие разные мелкие и крупные пакости и подлости только потому, чтобы было выгодно им самим, а что там будет с другими людьми — то их уже вовсе не касается. Хотя нет, касается, ибо обитатели этого Чрева Парижа охотно и с удовольствием превращают преследование нашего главного героя в зрелище и с азартом досматривают этот зрелищный акт до самого конца. А потом спокойно возвращаются к своим мясным, рыбным, сырным, овощным и зеленным делам и рядам, к своим дорогим им объедкам, огрызкам и обсоскам...

Однако кроме чисто описательных богатств этот роман блистает и характерами персонажей. Кого только мы тут не встречаем — обилие образов, иногда изображаемых автором во всём великолепии, но порой просто набрасываемых несколькими скупыми выразительными фразами, опять-таки превращает всю эту парижскую людскую массу в портретную галерею. И портреты эти выполнены мастерски, дополняя портреты типов людей, сделанные Гоголем и Достоевским, Салтыковым-Щедриным и Чеховым, и другими мастерами пера.

Что касается характера нашего главного героя, то конечно этот образ весьма противоречив (тут полностью соглашусь с ari ) — с одной стороны, будучи молодым человеком и оставшись старшим в семье, он ничтоже сумняше берёт на себя заботы и ответственность за младшего брата и с честью выполняет добровольно взятые на себя обязательства; но затем ведёт себя подобно романтическому и мечтательному юноше-идеалисту, не умея ни жить самостоятельно, ни работать толком, ни организовать какие-то революционно-бунтарские группы и события. И даже весь его каторжанский опыт нисколько не сбивает с него этого романтико-идеалистического ореола, и потому тот исход, который создаёт для своего героя Эмиль Золя, закономерен и неизбежен.