5 Развращающая сила богатства.

Деньги, деньги, дребеденьги,
Позабыв покой и лень,
Делай деньги, делай деньги,
А остальное всё - дребедедень!

Третий том цикла "Ругон-Маккары", как и два предыдущих (1, 2) привел меня в восторг. Хотя я уже даже не удивляюсь, скорее я удивлюсь, если вдруг произведение Золя не получит от меня высший балл. Уж слишком хорошо он пишет, от его описаний я получаю ни с чем несравнимое удовольствие. Причем не важно, что именно он описывает: Булонский лес, будуар светской красотки или квартал снесенных домов - все это моментально встает перед глазами и у меня не возникает ни малейшего желания, чтобы автор быстрее с этим покончил и перешел уже к героям и событиям. Иногда мне кажется, напиши Золя телефонный справочник, я бы и его читала, упиваясь языком и получая удовольствие)) Но в сторону шутки и восторги, перейду непосредственно к сюжету.

В "Добыче" главным героем выступает Аристид Саккар (урожденный Ругон, брат Эжена) и его семья. Хотя я не уверена, что данное слово применимо к этим людям. Они сожители, любовники, сообщники, но никак не семья, где люди думают и заботятся друг о друге:

Вечный вихрь, носившийся по квартире на улице Риволи и хлопавший ее дверьми, дул сильнее по мере того, как Максим подрастал, Саккар расширял круг своей деятельности, а Рене еще лихорадочней рвалась к неизведанному наслаждению. Все трое стали вести независимый и легкомысленный образ жизни. То был созревший, чудовищный плод эпохи.

И снова я растеклась мыслею по древу)

Аристид Саккар после своей "оплошности" (попытки поддержать Республику, неверно просчитал, чью сторону надо занять, бедняга) переезжает в Париж:

Тотчас же после переворота Второго декабря Аристид устремился в Париж, куда его привело чутье хищной птицы, которая издали слышит запах поля битвы.

И если его брат помешан на власти, Аристида интересует только одно - деньги, добыча, богатство. Все продается и покупается, его не интересуют дети, его не интересует молодая красавица-жена, ему не нужны друзья и женщины. Вся жизнь этого человека сосредоточена только вокруг того, как нажить себе состояние. И ему повезло, он пришелся ко двору, попал в нужное время в нужное место в широчайшем смысле этого выражения:

В то время Париж представлял для человека такого склада, как Аристид Саккар, интереснейшее зрелище. После знаменитого путешествия принца-президента, во время которого ему удалось зажечь энтузиазм в нескольких бонапартистских департаментах, была провозглашена империя. Газеты и ораторские трибуны приумолкли. Еще раз «спасенное» общество блаженствовало, отдыхало, отсыпалось под охраной твердой власти, которая избавляла даже от необходимости мыслить и заботиться о своих делах. Перед обществом стояла лишь одна задача — придумать, какими развлечениями получше убить время. По удачному выражению Эжена Ругона, Париж садился за стол, мечтая о пряной приправе к десерту. Политика пугала, как опасное снадобье. Усталый ум обращался к делам и удовольствиям. Имущие выкапывали зарытые было деньги, неимущие искали по углам забытые сокровища. В сутолоке ощущался глухой трепет, слышался зарождающийся звон пятифранковых монет, серебристый смех женщин, неясное звяканье посуды, звуки поцелуев. В глубоком молчании водворившегося порядка, в блаженно-пошлом умиротворении нового царствования носились заманчивые слухи, сулившие богатство и наслаждение. Казалось, люди проходили мимо одного из тех домиков, где на плотно задернутых занавесках мелькают женские силуэты и слышен стук золотых монет о мрамор каминов. Империя намеревалась превратить Париж в европейский притон. Горсточке авантюристов, укравших трон, нужно было царствование, полное авантюр, темных дел, продажных убеждений и продажных женщин, всеобщего дикого пьянства. И в городе, где еще не высохла кровь декабрьского переворота, росла, пока еще робкая, жажда безумных наслаждений, которая должна была превратить родину в палату для буйных помешанных, — достойное место для прогнивших и обесчещенных наций.

После смерти первой жены (а точнее прямо на ее смертном одре) ему выпадет шанс жениться на девушке, чья репутация под угрозой, за что ее родные и готовы дать очень солидное приданое. А ведь Саккару как раз нужны деньги, чтобы наконец-то взяться за намеченный им грандиозный план. Он с радостью хватается за этот шанс и с головой уходит в спекуляцию. Его аферы, связанные со сносом домов и облапошиванием государства, находясь у него же на службе, мне кажутся, актуальными и поныне, и уж точно можно говорить не только о Франции... Как же точно Золя описал этого человека! Буквально несколькими фразами разбросанными про тексту он нарисовал яркий и точный портрет Алчности!

Весь его угловатый облик был воплощением завистливой нищеты; он являл собою одну из тех фигур, что бродят по парижской мостовой, мечтая о богатстве, вынашивая планы обогащения.

Самые простые деловые операции осложнялись, превращались в мрачные драмы, как только он прикасался к ним: он увлекался, он избил бы родного отца из-за пятифранковой монеты. А выиграв, он щедрой рукой расшвыривал золото.

Даже обнаружив предательство самых близких, казалось бы, ему людей. он наказывает их исключительно финансово и тут найдя свою выгоду. Спокойствие его в финальной сцене романа - это последний штрих в облике этого человека.

Рене. Молоденькая красавица-жена. Украшение высшего света. Тряпки, драгоценности, любовники, кутежи, гулянки - только из этого состоит ее жизнь. (И снова от романа Золя у меня ощущение "вне времени"; сколько таких красоток каждый день заполняют событиями колонки светской хроники по всему миру?..) Но ей все время чего-то не хватает, пресыщенность и скука преследуют ее. Она никому не нужна и никто не нужен ей. Душа требует чего-то, а чего непонятно и тогда она старается найти утешение во грехе и чем страшнее, по ее мнению, грех тем лучше. Несмотря на всю ее кажущуюся никчемность и пустоту, мне было ее жаль. Возможно, попади она в другое общество, в другую семью, найди она утешение в чем-то более высокодуховном (неважно, в чем именно: может быть в религии или в детях), ее жизнь была бы прожита совсем по другому. Ей не хватило сил сопротивляться окружению, но и до конца ему уподобиться она не смогла:

Рене вносила в свой грех весь пыл искалеченной души. Она тоже катилась по наклонной плоскости и скатилась до конца, но не против воли. Желание пробудилось и стало ясным слишком поздно, когда она уже не хотела бороться с ним, и падение стало неизбежным. Оно внезапно предстало перед ней, как необходимое избавление от скуки, как редкостное, изощренное наслаждение, которое еще могло пробудить ее усталые чувства, ее увядшее сердце

И когда в конце книги она смотрит в зеркало и не узнает себя, ты понимаешь, что для этой еще молодой, еще красивой, богатой женщины все кончено:

Перед ней развертывалась вся ее жизнь; она вновь переживала длительное смятение, затянувшее ее в круговорот золота и плотских наслаждений сперва до колен, потом по пояс и, наконец, по самые губы; теперь она чувствовала, что волны захлестывают ее, перекатываясь через голову, бьют ее частыми ударами по затылку. Как будто отрава разливалась по всему телу тлетворным соком, изнуряя его; точно опухоль, росла в сердце постыдная любовь, а мозг туманили болезненные капризы и животные желания. Этот яд впитали ступни ее ног из ковра ее коляски, из других ковров, из всего шелка и бархата, среди которых она жила с тех пор, как вышла замуж. И другие шаги заронили, вероятно, сюда ядовитые семена, которые взошли в ее крови и переливались теперь в ее венах. Рене хорошо помнила свое детство. Когда она была маленькой девочкой, в ней говорило лишь любопытство. Даже позже, после совершенного над нею насилия, толкнувшего ее на дурной путь, она хотела избежать позора. Несомненно, она исправилась бы, если бы осталась под крылышком тети Элизабет, училась бы у нее вязать. Пристально вглядываясь в зеркало, чтобы прочесть в нем то мирное будущее, которое от нее ушло, Рене как будто и сейчас еще слышала мерное постукивание длинных деревянных спиц. Но в зеркале отражались лишь розовые ноги и розовые бедра какой-то странной женщины в розовом шелку; вот этот тонкий шелк натянутого трико — это ее кожа, да и вся она создана для любви кукол и паяцев. Да, она только кукла, большая кукла, из разорванной груди которой сыплются опилки. И вот, когда вся жизнь с ее гнусностью прошла перед глазами Рене, в ней заговорила кровь ее отца, кровь буржуа, которая всегда вскипала в ней в минуту кризиса. Ей, дрожавшей при мысли об адских муках, следовало бы жить в строгом сумраке дома Беро. Кто же оголил ее?

Конечно, сложно ее не осудить, но и не пожалеть ее я не могу. Нельзя сохранить душевную чистоту, купаясь в помоях. Нельзя быть честной и верной, наблюдая изо дня в день, как все совокупляются со всеми. Совокупляются у сводниц, в чьих домах есть два разных входа, чтобы все было чинно-благородно и никто не был увиден. Совокупляются на широких диванах в отдельных кабинетах ресторанов (ведь не зря же они такие широкие). Совокупляются за закрытыми дверями чиновничьих кабинетов, когда мужу нужен орден или назначение. Какая тут любовь! Тут даже страсти нет! Только выгода и разврат!

И Максим - сын Аристида - плод этого общества. Красивый, развратный, женоподобный, слабый, никчемный, идущий на поводу у любого, кто сильнее его (а таковыми являются практически все). Ему, по моему, вообще все равно, что происходит. Лишь бы были оплачены счета (его в отличие от отца добыча денег не интересует, только возможность их тратить), да соблюдены все внешние приличия. О нем даже сказать особо нечего. Ничтожество.

Ключевой сценой, отразившей всю суть романа, всю трагедия Рене и всю "прелесть" высшего общества, стал бал-маскарад, устроенный Аристидом, с царившими на нем двумя королями того времени (и не только того, к сожалению) Алчностью и Похотью:

А когда подняла глаза, снова увидела в раскрытую дверь танцоров, проносившихся в фигуре котильона. Все смешалось в оглушительном шуме. Рене в первую минуту ничего не могла различить, кроме разметавшихся юбок и черных ног, топтавшихся и кружившихся на месте. Голос Сафре кричал: «Меняйтесь дамами! Меняйтесь дамами!» Пары проносились в желтой пыли; каждый кавалер, протанцевав три-четыре тура вальса, бросал даму в объятия соседа, который передавал ему свою. Баронесса Мейнгольд в костюме Изумруда из объятий графа де Шибре попала в объятия г-на Симпсона; тот кое-как поймал ее за плечо, и кончики его пальцев в перчатке соскользнули ей за корсаж. Графиня Ванская, вся красная, звеня коралловыми подвесками, одним прыжком бросилась из объятий г-на де Сафре на грудь герцога де Розан, обняла его и, заставив кружиться пять тактов, повисла на руке г-на Симпсона, который только что перебросил Изумруд дирижеру котильона. Г-жа Тессьер, г-жа Даст, г-жа Лауранс, сверкая, точно живые драгоценные камни, бледным золотом топаза, нежной лазурью бирюзы, яркой синевой сапфира, на миг запрокидывались на протянутую руку кавалера, потом неслись дальше, попадали то лицом, то спиной в другие объятия, кружились со всеми мужчинами, находившимися в гостиной. Г-же д'Эспане удалось возле самого оркестра схватить на лету г-жу Гафнер; она не захотела ее отпустить, и теперь Золото и Серебро вдвоем влюбленно кружились в вальсе.

P.S.: Прошу прощения за столь длинные цитаты, но это тот случай, когда из песни слов не выкинешь)