2.5

Один день Дублина, один день Леопольда Бума, Стивена Дедала, еще нескольких второстепенных персонажей – друзья недруги приятели знакомцы незнакомцы прохожие по городу по мостовым на трамваях проезжающие слушающие живые и мертвые… 

Блум – Одиссей, Стивен – Телемак. Читаю – не вижу, но: верь автору, верь комментаторам: Блум – Одиссей, Стивен – Телемак. Пенелопа, правда, неверна, а мать Телемака умерла. Да и отец у Телемака есть свой – родной, а родной сын Улисса давно умер. «Метим псу хвост» - переселение душ? Странствие длиной в жизнь, обычный суетливый день в городе – у каждого свои странствия. В чем может быть сравнение? В пережитом? Что у одного во вне, у другого внутри. Нашла? Не нашла… 

Стивен Дедал – немного учитель, немного корреспондент, немного философ. Поток сознания: единосущность отца и сына, религия, связь поколений, место в мире, перемежается мыслями о земном и близком. Но больше отвлеченного. Стивен – обособленность от «элиты Эрина», зависть к ней и презрение. Выбор жертвенной позиции – угнетаемый в собственном доме, прячет «зияющие раны» на сердце. Обычный мыслитель, ничего неожиданного, но что-то темное в нем и нет к нему сочувствия. 

Блум – приземленность, любовь к жене, служение жене, ее прелестям, ее сладчайшему голосу. Дочка – ах, какая нежность! Какая нежная отцовская любовь, при этом – мудрость: дать выпорхнувшему птенцу волю, не мешать жить. Непреходящая печаль по умершему сыну: был бы жив! Тоже поток сознания, но только о вещественном, нет отвлеченных категорий, твердо стоит на земле, думает о земном, философия и та  не воплощаемая, но направленная на достижение практического результата. В обществе особняком, как и Стивен. Но нет презрения последнего, есть какая-то покорность, смирение. Дружелюбие, готовность помочь, мирный характер. К Блуму чувствуется расположение, даже более подробная и гаденькая информация о нем из второй половины книги не превратила его в мерзкого типа.  

Сюжет расплывается, расходится кругами, из диалогов «ни о чем» вырисовываются характеры, отношения, случайные встречи, не так понятые слова вплетаются в жизнь, подталкивая к дальнейшим событиям. 

Каждая глава – всего ничего событий: разговоры по дороге на кладбище и месса. Или приготовление завтрака, поход в лавку, короткий разговор с женой, испражнение. Блуждание по городу.

 

Но любое действие и не-действие заполняется течением мысли, восприятием внешнего мира, переплетением внешних раздражителей и глубинных слоев воспоминаний и чувствований. Любая мысль, любая оброненная фраза может вернуться неоднократно, войти в поток сознания. Отсутствие знаков препинания превращает текст в действительный поток – без пауз, без логических завершений, отступлений и прочего. Мысль течет свободно. 

«Пение. В тот раз пела «Ожидание». Я переворачивал ноты. Голос полный аромата какими духами твоя сирени. Увидел грудь, обе полные, горло, льющее трели. Впервые увидел. Она поблагодарила. Почему она меня? Судьба».

Заметили фразу «какими духами твоя»? Это у Блума, вспоминающего первую встречу с будущей женой, всплывает в голове строчка из письма героини своего эпистолярного романа. 

И так везде. Это перетекание, переливание - хотелось бы сказать «очаровывает», но не только. Где-то действительно очаровывает, где-то усыпляет, где-то вызывает отвращение (эпизод с едоками в отвратительной забегаловки, жрущие пережевывающие глотающие варево жарево хрящи и т.д.), злит, раздражает, путает.

 

Круговерть потоков сознания,  диалогов о бытовухе и ни о чем,  абсурдизм и реализм, смешное (хотя бы картофелина-талисман в кармане чего стоит) и трагичное – гремучая смесь. 

Теряющиеся окончания слов. Песенки и стишки, вплетающиеся в речь и мысли. Обрывающиеся фразы. Короткие. Словом. Перескоки. Повторы-вторы-вторы… отзвуки реальности. Порой текст настолько омысленен, что начинает звучать в голове почти как собственное размышление.

 

«Мисс Кеннеди печально прогуливалась, выйдя из полосы света и заплетая выбившуюся прядку волос за ушком. Печально прогуливаясь, уж золотом не сияя, она закручивала, заплетала прядку. Печально заплетала она загулявшую золотую прядку за изогнутым ушком».

И вполне возможно, что эта прядка (правда, не мисс Кеннеди) уже встречалась в тексте и встретится снова. 

Каждый эпизод в своей стилистике, все разные, приемы частично повторяются,  но индивидуальность у каждого эпизода, зависящая от его тематики. И впечатление от эпизодов кардинально различаются.

Сравнение с Гомером порой видно явственно, где-то теряется. «Нестор» (эпизод 2) у меня вообще пытался путаться с Нестором-летописцем, каждый раз требовалось волевое усилие, чтобы изгнать этот образ. 

Один из самых красивых эпизодов (11) «Сирены»: и моря в нем  - хоть плавай или утопись если хочешь, и две  наяды-сирены и уход от бара-острова Улисса под сладкое пение. Эпизод переполнен музыкой,  музыкой мастерски передаваемой словом. Но поют вовсе не сирены,  а музыка возвышает и утешает, а уж никак не влечет на погибель.   Где тут Гомер?  

Где-то я воспринимала «Улисса» как противостояние Гомеру, «Аид» (эпизод 6): гомерово царство мертвых – души, у Джойса – грубая правда жизни: гробы, «друзья трупа», трупы, разложение, гниение, черви, вонь.  

«Кучей малой» позабавило начало «Циклопов»: в сюжет вставлены иронические абзацы начала псевдо-саги, в которой в частности упоминается некий могучий герой на поясе которого висели камешки на которых «были вырезаны изображения покровителей кланов, древних героев и героинь Ирландии»,  среди которых помимо ожидаемого Кухулина, имеются, к примеру, изображения: Данте Алигьери, Христофора Колумба, Последнего из Могикан, Бенджамина Франклина, Ламмермурской Невесты, Людвига Бетховена. 

Но глава   мрачная по сюжету. В ней  Блум в одиночестве сталкивается с группой воинствующих патриотов и отстаивает свою позицию,  основа которой – миролюбие (и главное, главное! Блум говорит, что его нация ирландская, т.к. он тут родился). Вот тут мне не хватило диалогов с участием Блума. Рассказ от третьего лица хорош,  но хотелось бы, хотелось прямой речи Леопольда. А в целом: перегруженность гиперболами утомительна, оскорбления Блума противны.  Тяжелая глава. 

«Навсикая»! Невинная девица на берегу моря,  вся такая-такая!  И вот видит Блума – издалека и уже  влюбилась и мечтЯет о жизни с ним: он ее защищает от грубого мира,  а  она - дом в порядке, кругом салфеточки, а  может он женат? О! но тогда – братско-сестринская любовь. И такая чистота, что даже демонстрация  ножек – вплоть до резиночек чулок и панталончиков, ах-ах! а старая любовь считай забыта… А тут салют трах-ба-бах! И еще! Красота! И огромная римская свеча - в небо!  и  взрывается!  и из нее золотистые  струи света фааарх!!!  

Надо ли говорить, что делает в это время,  страстно смотрящий на нее Блум?

А «Быки солнца»! Даешь еще! Даешь дальше!!! Нет, вначале, когда я увидела старославянский, меня пробило на нервное ха-ха, с которым я и продиралась сквозь язык  «Повести временных лет»,   русский-имперский пошел проще, а потом и вовсе закрутилась такая шарманка,  текст так закружился гопаком и вальсом,   пародиями и ирониями,  стилизуясь под разных авторов, что только держись! И  по смыслу:  компания, бухающая в родильном доме, где наверху мучается  вторые сутки рожающая женщина, разговоры  - ну как пьяной, но интеллектуальной (хотя бы частично) компании и полагается:  от пошлостей и шалостей до политики, философии и религии. Да, как ни крути: нравится-не нравится,  но за одну эту главу Джойсу аплодировать и браво-бис! 

Зато «Цирцея» - бред, нет, это не мое впечатление. Это эпизод галлюцинаций,  на середине которой мне уже хотелось отшвырнуть книгу и закричать автору: «Черт тебя подери!!! Ну ты и навертел!» (думаю, автор был бы доволен). А главное,  очень сложно оставить в стороне попытку понять, что было с Блымом, простите, с Блумом в реальности, а что - его подсознательное. Потому что понять это все равно нельзя,  остается  только принять это как  основательную дорисовку характера. 

И вообще: с чего вдруг галлюцинации, тем более у Блума, который в следующей главе  чувствует себя трезвым «до отвращения»? И как они потом со Стивеном ведут долгие разговоры? 

Вообще,  встреча  «отца»  и «сына»  довольно забавно выглядит,  (не)ожидаемо. Если конечно не обращать внимания, что эпизод («Евмей») тягуч как жвачка и зануден до зевоты. 

После такой встречи «Итака» как-то уже не удивляет тем, что Пенелопа в ней так и не появляется (ну почти).  Стиль - такой же занудный как и в предыдущем эпизоде. 

Вообще - эти два  хуже всего у меня шли. Бесконечными казались. 

Думала на «Пенелопе» переключусь. О,  да. Это нечто. Не спорю. Читать тяжело. Но хорошо. УРА!  Перед нами наконец сама Пенелопа - разбитная бабенка, изменяющая мужу и не лезущая в карман за острым словцом!  Пенелопа  сексуальная. Пенелопа дающая. Но вот ведь красота какая:  по ходу эпизода  все это не исчезает, но при этом Молли  Джойса предстает действительно верной женщиной. Верной женскому в себе. «О великая слава Богу наконец у меня кто-то есть кто может дать мне то в чем я так сильно нуждалась вернуть чувство жизни» и еще: «женщины для того и существуют иначе Он бы сотворил нас как-нибудь по-другому чтоб меньше привлекали мужчин».  Я это читаю как: «я чувствую, что живу, когда меня хотят» и «я существую, чтобы хотеть самой». Прекрасно. Разве с такой позиции Молли - изменщица?  По-моему нет. Служительница культа желания - она  целиком предана ему.  Можно было бы говорить о ее верности  с позиции служения божествам Зачатия и Рождения. Но Молли только дважды рожала,  о других беременностях не говорится,  ей не нравится, когда у женщины много детей,  рада, что не забеременела от соития с  Бойланом и предпринимает меры (пусть примитивные), чтобы не забеременеть. Где тут культ Геи? Я не вижу.   

 

А в общем, о чем же книга?  О том, что одиссея может ни к чему не привести. О том, что внутри  каждого «маленького» человека сокрыт огромный мир, пусть даже он и состоит из сплошных банальностей.   А может быть и еще о чем-то, чего я совершенно не поняла. Но может автор так и задумывал?