4

Некий прекрасный господин из южного течения ЛайвЛиба услышал от моей болтливой рожи, что я собираюсь читать Довлатова, и начал причитать, что уже видит мой отзыв на него, какие, мол, это славные баечки. Ну и что? А почему так позорно быть записанным в разряд "славных баечек"? Довлатов такой странный "товарищ нараспашку", вроде как и говорит всё как на духу, так что создаётся впечатление, что он и не скрывает ничего, но, тем не менее, умалчивает он очень и очень о многом. Так что его "славные баечки" надо оценивать не только по сказанному, но и по недосказанному, а этот приём уже многое говорит о мастерстве автора.

С другой стороны, знойный южный ЛайвЛибовец прав, и Довлатов мне понравился, но по его же выражению (не Довлатова) - "не так". Не так понравился. Ну не так и всё тут. У меня какой-то высокий уровень отторжения к его текстам, в которых я, в общем-то, ничего отторгающего выделить не смогу. Не срослась любовь, не расцвели помидоры, мы с ним не попадаем в одну тональность. А может, напротив, иногда слишком сильно резонируем до неприязни. Не буду льстить себе, как Довлатов я не умею писать. Зато живу по-довлатовски. С такой же степенью грустной анекдотичности, похожих ситуаций и вообще мировосприятия.

Довлатов очень плотно сросся с Борисом Алихановым, так что спорить с утверждением, что это всё слегка приукрашенная для лихости автобиография. Знакомая, родная, бьющая по-больному. В пушкинском заповеднике, правда, я не работала, но зато сталкивалась с похожими учреждениями, пушкинофилами и остальными прилегающими на террритории учителей русского языка и литературы. А окружающие персонажи-типажи не меняются: чумовые алкоголики, зубастые бюрократы, замшелые и закостенелые до скрипа обыватели, пересыпанные яркими вкраплениями маргинальных пьющих весельчаков, слегка декадентов, слегка диссидентов, слегка нелепых гениев в чём-то неожиданном. Довлатов тоже из этой когорты.

По Довлатову можно честно изучать бытовую историю нравов советского государства. Плюсы очевидны: искажения у него минимальные, хотя и кажется поначалу, что это всё искажено сатирой. Но нет, смех смехом, но у Довлатова нет этого диссидентского яда, сквозь который так трудно писать об ЭТОЙ СТРАНЕ, нет и пелены обожания, вдолблённой в голову точной формулой ещё со школьной скамьи вместе с незыблемым утверждением, что "Пушкин — солнце русской поэзии". Рагнарёк наступит, всё покроется льдом, всё живое вымрет и планету населят небелковые формы существования, а Пушкин останется солнцем русской поэзии в таинственном облаке меловой пыли.